Повесть о св. Граале. Юлия Латынина
ей художественного творчества.
Правда, нельзя сказать, чтобы он ничего не писал. Некоторое пристрастие к узаконенной графомании было, пожалуй, единственной его особенностью. Уже выйдя на пенсию и потеряв возможность творить инструкции по технике безопасности (для ограниченного, впрочем, числа подчиненных), он пристрастился к ежеутреннему составлению оных для личного пользования.
И даже когда через два с лишним года после его смерти мы наконец-то явились в Кострому, сняли ставни, соскоблили замазку, выдавили стекло и забрались – именно забрались, чувствуя себя ворами или, еще хуже, соглядатаями – в его хибару, то первое, что мы увидели, – это как шевельнулся и порхнул одутловатый от сырости, пропахший просроченными лекарствами листок, и на нем – аккуратно вычеркнутые столбцы дел, «намеченных», как гласил заголовок, «к исполнению до даты моего отъезда в столицу».
Там значилось, помнится: «убедиться в наличии электрической дрели», «заколотить дверной проем» и, среди прочих, «предать огню английский перевод».
Вот этот-то английский перевод, так и не «преданный огню», нашли мы прямо среди вещей первой необходимости: между необъятными запасами валидола и аккуратным списком выигрышей в «Спортлото» – дорогих ему свидетельств маленьких триумфов его терпения над слепой силой рока, воплощенного хотя бы в безобидном виде пляшущих в клетке шариков.
Может быть, сверток был там просто забыт. Однако дедушка никогда ничего не забывал. Он имел слишком мало умственного имущества, чтоб не знать его наперечет, на ощупь, как знает нищий обстановку хибары, где им прожито 30 лет и где каждый угол трижды обыскан в тщетной надежде сбыть что-либо из обстановки.
Вы писали нам, что тогда, 60 без малого лет назад, Вас прельстил ум, ум молодого скучающего русского интеллигента, родины, впрочем, лишившегося. Это место в Вашем письме кажется слишком лестным для дедушки преувеличением, и признаться, оно остается таковым и по прочтении рукописи: в ней виден ум особого, чисто русского свойства: достаточно самокритичный, чтобы, подобно хвосту ящерицы, атрофироваться в минуту опасности. Просто была такая мода в начале века в России – быть интеллигентным. А потом прошла, ибо сказано, что в царство небесное вхожи лишь нищие духом.
Предпочтя небесное царство России в 23-м году, он, вероятно, признал также необходимость и собственной метаморфозы. Я думаю, тогда же он и сжег все те вещи, о которых Вы упоминаете, и только одну эту оставил, так как в самом деле участвовал в разработке и осуществлении проектов осушения болот в Южном Уэльсе и вполне мог уверить других, а затем и себя (он не выносил половинчатости), что злосчастная рукопись проходит по ведомству глубокой валлийской старины.
Он даже пытался ее напечатать в России дважды – в 1924 году и в 1934-м, и оставил по этому случаю многочисленные наметки предисловий.
Оба варианта – 1924-1934 годов – весьма различаются, но не особенно интересны в своем утомительном разборе того или иного эпизода рукописи, соотносимого с похожим у сэра Томаса Мэлори или Кретьена де Труа.
Забавно видеть, как, не будучи профессионалом, способным доказать, кто и у кого – автор рукописи у сэра Томаса Мэлори или сэр Томас Мэлори у автора рукописи – заимствовал данный эпизод, дедушка кончает тем, что провозглашает свою некомпетентность главным достоинством работы, утверждая, что сформировавшие её идеи и образы не поддаются датировке и вечно пребывают среди человечества, что детерминизм, которым она проникнута, столь же реминисценция античного рока, сколь и предчувствие кальвинизма; а обычай молиться мечу, воткнутому как крест в землю, – столь же невольное подражание древним скифам, подобным образом молившимся Веретрагне, сколь осознанное заимствование широко известной привычки крестоносцев.
Впрочем, автор, осознавая шаткость этих построений, выкинул их целиком в предисловии 34-го года, а взамен четко указал обстоятельства и время находки рукописи: 1920 год, Южный Уэльс, найдена мелиораторами при осушении болот в совершенно засосанных гиблой почвой остатках монастыря XI века.
На четырнадцатый год царствования христианнейшего короля Артура, на великий весенний праздник Троицы рыцари Круглого Стола весьма долго ожидали трапезы и проголодались, а король Артур все не подавал знака вносить кушанья, ибо была у него привычка не садиться в этот святой день за стол, не дождавшись чуда.
Сэр же Ивейн, и брат его сэр Гавейн, и сэр Саграмор, и другие рыцари были весьма недовольны. И одни глядели на двери трапезной, ожидая, когда они раскроются, а другие томились тоской по чуду, и среди них сэр Галахад, сын славного сэра Ланселота, прибывший лишь недавно к королевскому двору, стоял и глядел неотрывно на площадь под замком.
Это заметил сэр Мордред и сказал ему:
– Отойдите от окна, сэр Галахад, ибо на площади чудеса не происходят.
На это сэр Галахад, сам смущенный изрядной суетой и непотребством, творимыми на площади, поспешно отошел от окна.
А простонародья на площади набралось изрядное количество,