Охота на охотника. Карина Демина
молчит и сердце тоже. Значит, надо иначе… Как? Вернуться самому. Ведь где-то там осталось тело, спеленутое кровавыми рунами. И Димитрию всего-то нужно – найти его…
И еще рыжую.
С темными, что вишня, глазами. С умением ее всегда оказываться не там, где нужно. Сосредоточиться… и нет, она не услышит.
А кто?
Та, которая ходит меж мирами.
– Асинья! – закричал Димитрий и не удивился почти, когда туман обернулся вихрем белых перьев. Крылья распахнулись, а из пустоты на Димитрия взглянули синие нечеловеческие глаза.
И он взмолился:
– Выведи…
Глава 9
Матушка пряла пряжу.
Иногда находило вот на нее. Усаживалась у окошка, приоткрывала ставенки, впуская в жаркие покои свои летний ветерок. Она трогала каменную кудель с каменными же нитями, прикасаться к которым дозволено было лишь некоторым людям.
Толкала.
И волчок крутился сам собою, а белые пальчики знай себе тянули нить, тонкую да звонкую, уже не каменную, но и не такую, к которой привыкли люди. Матушка слегка наклоняла голову, а порой и песню заводила, правда, со словами непонятными.
После, когда пряжи вдоволь станет, она уберет кудель, а на место ее кросна поставят. И тогда заскользит по ним заговоренный челнок, из камня ткань выплетая. И будет та ткань тонка, тоньше шелка, но и прочнее гранита. Ни стрела ее не возьмет, ни даже пуля…
Батюшке она рубаху сшила. И Лешеку.
И стало быть, не только ему надобно, если матушка вновь прясть села.
А нить-то белая, полупрозрачная.
Женская?
– Заходи, дорогой, – она выпустила кудель из рук, но та плясала, сама нить вытягивая. – Присядь. Выпей вот.
Она сама поднесла Лешеку ковшик резной, наполненный до краев самых водою. И была вода та студена, а еще горька без меры. Лешек пил, давился, но все равно пил, до самого дна, до…
– Больно? – матушка заглянула в глаза и волосы тронула, ласково, как в детстве. А Лешек уткнулся головой в живот ее, вдохнул родной запах и с трудом удержался, чтобы не разрыдаться. – Кровью пахнет… стало быть, ходил?
– Ходил.
– Узнал что?
– Узнал… ты тоже знаешь, верно? Без тебя она бы не укрылась, так? Почему ты ей помогла, а отцу… он…
– Он бы не отпустил, – она перебирала светлые прядки, вытягивая из них печаль и горе. – Он был одержим мыслью род восстановить и никогда бы не позволил ей уйти, держал бы здесь, в клетке этой.
– Но ты…
– Я сама в клетку пошла. Мой выбор, и только мой. А она другого желала.
– Свободы?
Это Лешек, пожалуй, мог бы понять, но слишком жива была еще память. И люди, погибшие, стало быть, зазря… Если матушка знала, если…
– И свободы в том числе. Она уцелела чудом. Она уцелела, а прочие нет. Она сбежала на свидание, позволила случиться любви. Решила, что если батюшка больше не император, то и она не цесаревна, а стало быть, может позволить себе такую роскошь, как любовь… Правда, матушки все одно опасалась. Говорила, что больно та была строга…
Императрица