Приданое для Анжелики. Франсуа Деко
действительно вскоре завершилась. Из часовни прямо перед ней, мелко семеня, потекла вереница монашек в потертых, застиранных до полной потери цвета балахонах и платках, некогда белых, выглядывающих из-под капюшонов. Первые, увидев ее, останавливались, следующие утыкались в их спины, поднимали глаза и так же безмолвно замирали. Лишь когда из храма вышла аббатиса и крикнула что-то на испанском, все изменилось.
– Послушница, – пояснила сопровождающая. – До совершеннолетия.
Аббатиса протянула руку, приняла конверт с документами и жестом приказала девушке следовать за ней. Анжелика, оглядываясь по сторонам, двинулась вслед, а через полсотни шагов уловила этот запах. Именно так – прелой переваренной крупой и прогорклым салом – пахла кухня у них на плантации. Там готовилась еда для рабов.
И вот тогда она испугалась.
Падре Хуан спал плохо и встал рано. Он умылся, перекусил и лишь тогда вспомнил, что так и не посмотрел на ассигнации, отобранные у еретика, ныне уже покойного.
– Прости меня, Господи!
Собственно, деньги в опись почти никогда не входили. Еретики, за исключением самых бедных, редко помнили в точности, сколько у них было наличных денег. Да и сражаться за такую мелочь не было особого смысла. Еретики дрались за другое. Они хотели угодить на костер не живыми, а после предварительного удушения.
«Ох, еще аутодафе!»
Тело Амбруаза Беро следовало сжечь, а падре Хуан терпеть не мог этого запаха. Он так и не привык к нему за все тридцать лет службы.
Тяжко вздыхая, инквизитор открыл свой портфель, в который обычно совал все, что попадало к нему в руки, минуя опись, вытащил кипу французских ассигнаций и опешил.
– Матерь Божья!
Такого количества нулей он еще не видел.
– Господи!
Падре Хуан судорожно перебрал то, что принес в дом, и ноги его подкосились. Он слишком спешил, когда совал все это в портфель перед началом описи. А теперь оказалось, что наличные деньги и ценные бумаги Амбруаза Беро стоили раз в триста больше, чем весь сахар, конфискованный у него.
Инквизитор зажмурился. Никто не возражал против мелких промахов следствия. За пару песо, припрятанных от описи, места никого не лишали. Но это был другой случай. Падре Хуана можно было смело обвинять в беспрецедентно крупном похищении конфиската у церкви и короны. За такое сжигали без церемоний.
Инквизитора замутило, в горле застрял ком. Слишком уж много было свидетелей. Отец Жан прекрасно слышал и вопрос Анжелики Беро о деньгах, вырученных за проданную плантацию и рабов, и его, падре Хуана, ответ, что все конфисковано. Случись Анжелике Беро нанять юриста, призвать в свидетели французского священника, потребовать опись, и выявится главное: хищение.
Падре Хуан застонал. У чертовой француженки не было ни единого шанса на оправдание отца. Человек, сожженный на костре, оставался еретиком навсегда. Не было у нее и возможностей вернуть себе имущество, утаенное следователем и не вошедшее в опись. Но вот отомстить она могла. Святая церковь не любила, когда у нее воруют.
Трясущимися