Молчок. Далия Трускиновская
адовался, глядя, как в хозяйстве прибавляется книг. Ему нравилось, когда глава семейства не шастал вне дома, а сидел чинненько в кабинете, книжки читал, записи делал. Однако настал день, когда, глядя на эти сокровища, Мартын Фомич крепко поскреб в затылке. Они громоздились уже и на полу – не то что на шкафах и подоконниках. Сам он был немолод, за хозяйством досматривать привык, но эти залежи освоить и содержать в порядке уже не мог. Пришлось искать помощника.
Младшая из дочек была отдана замуж в хороший дом, но далеко, так что раз в год, может, и присылала весточку. Мартын Фомич получил от нее словесный привет – живы-де, здоровы, только старшего сынка пристраивать пора, он же уродился неудачный, за порядком смотреть не хочет, а все в хозяйских книжках пасется. Мартын Фомич сдуру и обрадовался.
Когда внук Тришка перебрался на новое местожительство, когда увидел кабинет с библиотекой, восторгу не было предела. И действительно – первое время он книжки холил, пыль с них сдувал, норовил деду угодить. Потом же обнаружилось, что неудачное отродье взялось учить английский язык.
– Эмигрировать хочу, – объяснил он. – Чего я тут забыл? Тут мне перспективы нетути!
За непонятные слова Тришка схлопотал крепкий подзатыльник, но не поумнел, а продолжал долбить заморскую речь. До того деда довел – тот полез на самую верхнюю полку смотреть по старому глобусу, где эта самая Америка завалялась. Америка деду не понравилась – была похожа на горбатую бабу-кикимору, туго подпоясанную. А поскольку Мартын Фомич уже непонятно который год вдовел, то все, связанное с бабами, его огорчало безмерно.
Стало быть, и теперь несуразный внучонок сидел, весь в пыли, над заморской грамматикой.
– Тришка, убью! – заорал Мартын Фомич. – Со двора сгоню!
Это уже было серьезной угрозой. Убивать родного внука домовой дедушка не станет – не так уж много их, домовых, и осталось. А со двора согнать – может. Бездомный же и бесхозный домовой хуже подвальной крысы. Но крыса – та хоть всякую дрянь сгрызет и сыта будет, домовому же подавай на стол вкусненько да чистенько. Иди, значит, нанимайся подручным, в ванные иди, в холодильные! А смотреть за порядком в холодильнике – это как? А так – каждый день шарься там, треща зубами от холода! Спецодежды же не полагается – есть своя шерстка, у которого бурая, у которого рыжеватая, той и довольствуйся.
– Ща, деда, ща! – отозвался из неведомых книжных закоулков Тришка.
Вскоре он стоял перед Мартыном Фомичем, а изумленный дед слова не мог сказать – только шипел от возмущения.
– Ты чего это, ирод, убоище, понаделал?!?
– А чего? Все так делают.
– Так то – люди!
– Ну и что? Им от этого вреда нет.
– Как же тебя эта зараза проняла-то?..
– Откуда я знаю?
Тришка всего-навсего попробовал на своей шкуре красящий шампунь хозяйской дочки. Стал в итоге каким-то тускло-красноватым, но не слишком огорчался – инструкция на флаконе обещала, что оттенок после неоднократного мытья непременно сойдет.
– Да-а… – протянул дед. – Ну, все, лопнуло мое терпение. Пойдешь со мной на сходку. Лучше пусть я в одиночку буду книги обихаживать! А тебя сдам в подручные кому построже! Лучше от пыли чихать, чем тебя, дурака, нянчить! Все! Собирайся! Пошли!
Сходку назначили на чердаке. От нее многого ожидали – нужно было принять решение по ночному клубу «Марокко».
Клуб не давал спать всему кварталу.
То есть, четыре ночи в неделю были еще так себе – мирные. А в остальные три грохотало, как на войне. Война длилась с одиннадцати вечера до пяти утра. Чтобы такое выносить, совсем нужно было оглохнуть. Люди жаловались, звонили в газеты и на телевидение, но хозяева клуба имели где-то в городской думе, а то и повыше, мохнатую лапу, и прекрасно знали, сколько следует этой лапе отстегнуть, чтобы жить безмятежно. Клуб продолжал греметь и приносить доходы – дискотека в «Марокко» считалась в городе самой крутой.
Домовым же писать и звонить было некуда, они и такого утешения не имели. Но, в отличие от людей, они не были скованы цепями уголовного кодекса. И что бы они против клуба ни предприняли – никакое разбирательство им не угрожало.
Они в тихое время, утром, неоднократно лазили в клуб, но не могли понять – что и как нужно повредить, чтобы вся эта техника раз и навсегда заткнулась. Брали с собой и Тришку – его водили вдоль высоких железных коробок, велели читать надписи на железных же табличках, поскольку его страсть к Америке уже сделалась общеизвестной. Но по названиям трудно было догадаться, в чем суть. Бабы-домовихи пробовали было читать на эти названия наговоры, но ничего не получилось.
Особенно они старались над высокой, выше человеческого роста, алюминиевой пирамидой с обрубленным верхом. Удалось выяснить, что она-то и была той утробой, где рождался неимоверный шум. Но пирамиду даже ржа – и то не взяла.
Когда Мартын Фомич с Тришкой, перекинувшись котами, перебежали наискосок через квартал и забрались на чердак, там уже вовсю галдело общество. Председательствовал домовой дедушка Анисим Клавдиевич,