Падшие ангелы. Илья Максимович Фролов
тративно делает круг, затем – другой и, на выходе из третьего, уже может бросить свой рюкзак в бойцов на посту.
Снайпер нажимает на спусковой крючок… Пуля входит девочке между грудей и проходит «на вылет». Она падает на спину, на асфальт, а рюкзак, взметнувшись вверх вместе с её правой рукой, так и остаётся в ней.
Белое ситцевое платьице в мелкий голубой горошек быстро обагряется кровью, кровь вытекает из-под тела, и лужа под ним неудержимо расползается – кровь выходит из девочки, как вода из пробитого резервуара, как жизнь…
Глава I.
Лёха с пронзительным криком подскочил на кровати: он был весь в поту, его подушка, простынь под ним и одеяло – промокли насквозь, а мокрый круг на простыне напоминал ему ту самую лужу из сна. Он не сразу пришёл в себя – какое-то время он потратил на понимание, где он находится и в каком времени. Через несколько секунд он узнал место и окончательно вышел из сна – этот сон уже несколько лет преследовал его и он, каким-то чудовищным образом, становился всё правдивее и яснее, чем сама явь.
Лёха отбросил одеяло, поставил ноги на пол и в изнеможении положил свою голову на правую руку: это уже в конец «высосало» из него его жизнь. На мгновение он испытал облегчение, что это всего лишь сон, но это было лишь мгновением, а реальность состояла в том, что всё это повторяется годами и будет повторяться ещё в будущем до самой смерти, до самой смерти… Даже сквозь килограммы выпитого алкоголя. Даже сквозь пятисуточную борьбу со сном. Даже…
Спать страшно, а умирать ещё страшней – там ведь не проснёшься. А может, это и будет смерть, когда Она оживёт?..
Лёха поставил греться чайник и поплёлся в ванну умываться. Он долго-долго держал своё лицо в ладонях, так, чтобы ледяная вода затекала в них и освежала опухшее лицо. Затем поднял голову и уставился на себя в зеркало:
армейский светлый «ёжик», худое угловатое лицо со шрамами – глубокими и не очень… Это лицо можно было бы принять за лицо подростка, если бы не эти шрамы. Но главное в нём – это неизменная «печать смерти», которую приносят с войны все, кому довелось убивать. На груди со стороны сердца наколоты группа крови и резус-фактор.
Он почистил зубы и вышел на кухню, налил себе чай, сел и уставился в единственное окно – такое жёлтое и засраное, будто на нём жарили чебуреки: вроде бы на улице солнце…
Он только несколько дней в городе. Снял эту кухню-прихожую и «бросил кости» – всё, приехали. С 94-го года нет покоя – 8 лет: восемь лет российской армии, миротворческих сил и иностранного французского легиона. Лёха сидел и пил свой чай, привыкая к мысли, что он, наконец-то, сам по себе и никому ничего не должен. Но радости не было: всё самое паскудное и самое сраное, что было в его жизни, следовало за ним по пятам и, возможно сейчас, стало ещё хуже, потому что ко всему прочему добавилось ещё и одиночество. И отсутствие цели.
Но рано ещё было «бить в гонг» и «вскрывать себе вены в туалете» – этот этап его жизни он мог бы назвать – возвращением. Ничто не длится вечно! А все дороги всё равно ведут – к Дому…
Он оделся в то, что носил в армии – армейскую горку и бушлат – и, особо не заморачиваясь по поводу внешнего вида, сквозь плохо освещённый, серый, вонючий и длинный коридор, с облегчением вышел на улицу.
Осень… Густые, чёрно-сине-молочные тучи на небе устали лить на землю целые тонны воды и на время взяли передышку. Лёха хлюпал по лужам и жёлтым кленовым листьям, прилипшим к асфальту, в своих иностранных удобных и не промокающих берцах и радовался тому, что он жив. Он с глубокого детства не видел Мир именно таким: простым и вечным. Просто дождь, просто осень, просто листья, которые опали сейчас первыми, после Тех – крайних – из детства. Свобода, с которой нечего делать… Ещё научиться надо жить и пользоваться этим бесценным даром.
Он шёл по серой улице, было так сумрачно, что кое-где начинали загораться первые фонари, несмотря на довольно ранний час.
«Да, эти шрамы и единственную наколку на всём моём теле – я вынес из спецназа Внутренних войск. А ещё пару ранений и контузию – но это так, уже для «кучи» … – размышлял Лёха, гуляя без цели по городу. – Мне 27 лет, и я вернулся назад – в чужой и чуждый мне город, в котором в детстве я был лишь проездом, с той лишь разницей, что мне отсюда до Родины всего 300 км по прямой…
Чувствую себя голым. Я ничего подобного никогда не видел: люди просто идут куда-то из ниоткуда, попадая в никуда… Я понимаю, что у них у всех есть семьи, свои дела, работа, но я пока что не могу понять, как можно так спокойно жить и заниматься своими делами, когда в Мире столько мест полыхает в огне… Гибнут люди… Это вопрос, конечно, риторический. Мне далеко не двадцать лет, чтобы с пеной у рта доказывать какому-нибудь студенту, что его жизнь гавно и гавном и будет, не хлебни он этой «армейской баланды», но всё же… Все они, тем не менее, говорят о войне и знают о ней несоизмеримо больше тех, кто там был.
На моём счету первая Чеченская война, второй штурм Грозного. Потом я подался в Миротворцы, считая, что там можно принести пользу, защитить кого-то от чего-то, не убивая никого. Но… «не убивая» с оружием