Сокол Ясный. Елизавета Дворецкая
то прилетела в земной мир на черных лебедях четыре новолуния назад. Теперь она хотела только покоя, мирного сна, который незаметно перейдет в смерть… и новое рождение.
Ее власть над земным миром рушилась – везде таял снег, в воздухе носился запах мокрой земли. Перед умирающей старухой лежала темная дорога вниз – в подземельные владения Велеса, ее супруга и повелителя, во власти которого ей предстояло прожить всю светлую половину года. Но прежде чем смириться, как смирялась она всегда, подчиняясь установленному ходу годового колеса, прежде чем отдаться той силе, что влекла ее вниз, старая Марена невольно устремляла взгляд вверх, выискивая глазами того, кто вскоре должен был проснуться.
Она сама стелила ему зимнюю постель из темной шерсти снеговых облаков. Она сидела возле него, могучего красавца, напевая колыбельную песнь, любовалась его лицом с закрытыми глазами, но даже не смела прикоснуться холодными тонкими пальцами к высокому крепкому лбу, к золотисто-рыжей бороде, огненно-светлым бровям. Его широкая грудь мерно вздымалась, от сонного дыхания колебались зимние тучи, а изредка прорывающийся могучий храп разносился над землей раскатами грома, заставляя род человеческий дивиться отголоскам грозы посреди зимы. И тогда молодая Марена нежно улыбалась, радуясь его несокрушимой жизненной силе. А он даже не знал о том, что она сидит рядом, и не ее видел во сне небесный воин…
Но время шло, неслись над землей метели, сыпал снег, трещали морозы; Марена старела, растрачивая свою силу на очищение мира от всего отжившего. Бессилие клонило ее вниз, будто колос к земле, и она опускалась, напрасно протягивая к Перуну слабеющие руки и больше не в силах до него дотянуться. И вот теперь ей пришла пора уйти, а ему – проснуться. Именно сейчас, когда он наконец откроет свои светлые очи и озарит небосклон первой вспышкой небесного пламени, ей придется уйти во тьму. Не на нее падет его первый взор, еще сонный, но уже полный жизни и предвкушения всех ее радостей. Радостей, которые ей не дано разделить…
Сквозь темные тучи все сильнее пробивалось золотистое сияние; огненный шар, одевающий спящего Перуна, жег глаза Марены, она не могла смотреть, закрывала морщинистое лицо дрожащей ладонью, не то стремясь уберечь себя, не то пытаясь скрыть от Перуна свое старческое безобразие. Черная тропа затягивала ее, и старуха поневоле скользила вниз, будто на салазках с горы – на тех самых, на которых перевозит каждого умершего во владения Кощея. В безнадежном усилии цепляясь за мокрую землю, которую растаявший снег сделал жидкой и не способной послужить опорой, старая Марена оглянулась в последний раз, будто желая выбросить, оставить на земле хоть что-то от себя. У нее был только один способ остаться наверху и дождаться того сладкого мига, когда он проснется…
***
– Ну, девки, пляшите!
Путим, средний сын старого Леженя, вошел, низко нагнувшись под притолокой, из сеней, держа в руке мокрую от снега шапку, и весело оглядел находящихся в избе женщин. Их было много, он не сразу разглядел, где же находятся девки, к которым он обращался, и еще раз повторил: «Пляшите, ну!», будто ждал, что они и впрямь, бросив все дела, немедленно пустятся пляс в тесноте между столом и печью.
Плясать они не стали, но дружно обернулись: и его старшие дочери, Младина с Весноярой, сидевшие у жернова, и младшие – Травушка с Капелицей, перебиравшие горох, и Бебреница, жена Путима, и даже Муравица, старшая Леженева сноха, зашедшая к Путимовичам по каким-то бабьим делам.
– Видел я на реке Вологу, так он сказал, что Леденичи решили осенью женить парней, – продолжал Путим, проходя вперед. – Нашли место под новую жарынь хорошее, старую вырубку весной палят, значит, осенью с хлебом будут, чтоб не сглазить, и на будущий год тоже, вот потому и решили свадьбы играть на Макошину – всех, кто дожидается. Так что прощайся, мать, с девками, на Коляду уж не будет их у нас тут!
– Да верно ли? – с сомнением переспросила Бебреница, в то время как девушки-невесты затаили дыхание.
– Волога чурами клянется, что сам Красинег ему сказал. Так, стало быть, всем родом решили отцы и матери. Так что, девки, по осени приедут к нам охотники: не по лисицу, не по куницу, а по красную девицу!
– О! – Поверив наконец своему счастью, Веснояра и Младина разом вскочили и запрыгали возле жернова, и две младшие сестры заодно с ними, восторженно вопя.
Травушке и Капелице было только одиннадцать и тринадцать лет, им сватов предстояло дожидаться еще долго, но спровадить замуж старших сестер всегда приятно: знаешь, что больше никто на дороге не стоит и теперь твой черед. В избе поднялся гвалт, наперебой говорили что-то Бебреница и Муравица, бабка высунулась из-за печи, высвободив из-под платка морщинистое ухо в надежде, что это поможет ей расслышать, о чем речь. Издавна на Сеже существовал порядок, какой род какому дает невест, чтобы не брали в жены слишком близкую родню, но и не отдавали без нужды своих на дальнюю сторону и не брали чужих невесть откуда. В этом поколении Заломичи давали невест Леденичам, и это считалось большим событием: два исконных рода заново скрепляли свое уже не раз связавшее их родство. Но в последние