На Смоленск надвигается гроза. Юлия Владимировна Могилевцева
располагалась на краю неказистого поселка Гедеоновка, к востоку от Смоленска. В глубине заброшенного парка, где растительность казалась влажной, тропической, стоял кирпичный больничный корпус, двухэтажный, столетнего возраста, но крепкий на вид.
В белом халате, с жестким лицом снайпера и масонским прищуром, врач заканчивал свой обычный утренний обход. Он вошёл в небольшую палату без всякой мебели, кроме одной простой железной кровати и старого радио, чей эфир шипел и трещал, наводнённый помехами. На кровати поверх ватного одеяла дремала крохотная старушка. Она лежала, повернувшись лицом к стене, и не сделала при его появлении в палате ни малейшего движения. Старушка чмокала, облизывалась, стонала, принималась тихонько говорить с невидимыми собеседниками, которые, казалось, докучали ей, дразнили и мучили. Это была первая заведующая Музеем скульптуры Сергея Тимофеевича Коненкова Лидия Платт.
– Ну, друг мой, Лидия Сергеевна, как вы себя чувствуете сегодня?
Больная задумалась, всматриваясь куда-то через прозрачное пространство солнечного сухого воздуха полуприкрытыми глазами. И после явно больших усилий трудно работающей мысли приподняла кисти изуродованных старостью рук, как бы доискиваясь чего-то в сумраке дремотных глубин, прошептала:
– Коненков, Коненков… я вижу, вижу… красный с золотом, весь в булатной стали, он идёт, идёт, идёт…
Глава 1. Козёл
– Тут, знаете, фиг поймешь, кто сиделец, а кто охранник. Кто зэк, а кто начальник, – широко шагая, произнес лейтенант.
Посетитель едва заметно ухмыльнулся. Маленький, круглый, с румяным лицом, окруженным черной бородкой, среди которой хищно шевелились красные сочные губы, он смотрел на лейтенанта плутовато и радостно, словно видел перед собой не человека, а ловко приготовленного на огне ягнёнка:
– Здесь и живые отличались от мертвых, в основном, пищеварением.
– А-ха-ха! Это точно, – согласился лейтенант, украдкой поглядывая на своего спутника в аристократически белой рубашке, от шуток которого веяло леденящим холодом жестокости.
Обогнув строение администрации, они оказались на зеленовато-пятнистом пустыре, где начиналась территория колонии-поселения №7. Кончались деревья, исчезала трава, а все переулки, дорожки и тропки вели к квадратным участкам со зловещими уродливо-серыми домами, сложенными из нескольких этажей бетонных, кое-как выбеленных плит с потеками ржавой грязи.
У одного из общежитий на сорной колючей земле на солнцепеке работали заключённые – темные, как гарь, взбухающие сгустки: жёсткие лица, металлические, точно дробинки, глаза. Скопище напряжённых хмуро-любопытных глаз наблюдало за ними, идущими.
– Вон он, Терентич, загорает, прохиндей. Вы можете говорить с заключённым сколько хотите, у нас с этим свободно, только козла его берегитесь, он громадный, злющий. Грузовик может рогами перевернуть! – лейтенант приложил руку к выгоревшей фуражке, развернулся и пошёл обратно по грунтовой дороге, которая, повторяя изгибы пустыря, упиралась в стену администрации.
Посетитель огляделся: приземистая, желтая, словно барханы, колония казалась горячей каменистой пустыней. Он сделал шаг по тропинке и увидел тощего, обнаженного по пояс старика с круглыми мускулами и наколкой. На груди, сквозь завитки седых волос, просвечивались главы, маковки церквей, молчаливые лики православных святых. Недвижно и внимательно они взирали строгими глазами с дряблого, усыпанного пигментными пятнами, небосвода.
Терентич сидел на корточках, приложив ладонь к шершавой теплой почве, наблюдал, как бегут мимо его пальцев рыжие муравьи, поблескивая хитином точно битое стекло пивных бутылок.
Что-то взметнулось рядом, пыльное, серое, и страшный крушащий удар выброшенных вперед стрельчатых копыт чуть не поверг посетителя в глубь сточной канавы.
– Ну все-все, угомонись, заполошный, – Терентич ободряюще похлопал животное по широкой спине, затем ласково погладил по холке.
Посетитель на миг задумался, заглянул в пустые глазницы козла и сквозь впадины и овалы черепных костей, увидел, как перевертывались дышащие пеплом горы, в вихре летучих частиц падали отломанные вершины, пласты рудных масс, которые, если к ним приглядеться, оказывались вертящимися в воздухе людьми. Он охнул и коротко поклонился:
– Приветствую тебя, Пилорус! И тебя, Мастер Кузнечного дела.
– Вот скажи мне, Петя, – Терентич облизнул острый пергамент, закручивая, цигарку, и вдохнул аромат свежего табака, – разве при Союзе такое было возможно? Разве такого расфуфыренного пижона, разодетого как вражеский трансвестит, пустили бы на просторы колонии? – козел посмотрел на него напряженным, дрожащим в глазнице красно-жёлтым глазом, в котором мелькнул проблеск насмешки всеведенья, и мотнул головой. – Только ты меня понимаешь. Как бабка померла, так ты у меня один и остался… – он вставил самокрутку в ноздрю козла и чиркнул спичкой.
– Молотобоец, я ищу того, кто поможет мне пройти на ту сторону, – начал посетитель. Он говорил так, будто русский не был для него родным: спотыкался на согласных, тянул гласные, делал