Элемента. Радж Ларго
тывали такого праздника жизни. Чувство невероятной легкости пронизывало каждую клеточку моего тела. Когда же открылись глаза, после забытья бог знает сколько длившегося, то первое, что предстало им – чрезвычайно чистейшее синее небо, наполненное причудливых и всевозможно невообразимых покорителей эмпирей. Будто перед моим взором ожило таинственное творение, вышедшее из-под пера выдающегося мастера Ренессанса. Естественно, не обошлось без удручающего обстоятельства: осязание, по-видимому, не собиралась следовать за своими, вернувшимся восвояси собратьями, а функции вестибулярного аппарата напрочь отказывались подавать признаки жизни.
Кряхтя, приняв сидячее положение, понемногу приходя в себя, я с испугом вскочил и, не почувствовав под ногами твердой почвы, тотчас же свалился, точнее плюхнулся с головой в воду. В приступе паники принялся усердно работать конечностями, которые, слава богу, функционировали в обычном режиме, но наотрез отказывались сокращать расстояние до поверхности. Попытки всплыть были тщетны. Ситуация напоминала занятия бегом, но не пробежку по тротуару или скверу, а бег на беговой дорожке. Нет худа без добра: все органы чувств теперь включились.
Видимо, этому дню еще не наскучило меня удивлять: оставив попытки вынырнуть, я с искренним изумлением и толикой ужаса заметил, что костюм на мне, как и темные кожаные ботинки – одежка, кстати говоря, как у покойника, совершенно не промокли, то есть, абсолютно сухи, как, иссохший без влаги сук посреди безжалостной пустыни. Да, конечно, понятно что прикид не из дешевых, но не до такой же степени.
– И как, черт возьми, он оказался на мне? Ведь в последний раз, если память мне не изменяет, на мне были синие джинсы, светлая футболка с самоуверенной надписью: «Carpe diem» и белые кроссовки, – негодуя, выпалил я вслух и осекся. Мой голос ничуть не исказился под водой; все слова были произнесены достаточно отчетливо. – Как такое может быть?
Прикоснувшись к волосам на голове, я с изумлением убедился, что они также ничуть не поддались натиску влаги; прическа не сильна потеряла от своего привычного состояния, лишь слегка растрепалась. Однако и подводное пространство ничуть не уступало в своей причудливости тем чертовщинам, что поразили мой взор до того, как мое тело погрузилось в эту пучину: легкие ничуть не требовали воздуха, как обычно бывает, когда человек ныряет. Органы дыхания невозмутимо чувствовали себя и под водой. Инстинкт самосохранения постепенно отступил на второй план, мало-помалу страх тоже улетучился.
Тут моему взору предстало зрелище, несомненно способное во сто крат, превзойти самое пытливое воображение. Это был Эдем! Со всеми соответствующими причиндалами, по крайней мере, тот сад, который я не единожды видел на фотографиях, полотнах просвещенных художников и в научно-популярных кинофильмах. Я парил в воде, как зачарованный с открытым ртом. Опомнившись, резко закрыл глаза и быстро протер их, полагая, что вижу мираж, открыв, однако, с радостью в душе заметил, что ничего не изменилось. В моем мозгу почему-то всплыл образ полотна под эфемерным названием «Рай» Чюрлениса Микалоюса. Наверное, из-за оригинального взгляда художника на «тот верхний мир»: с изумительным фейерверком красок, не менее привлекательными персонажами и чистым умопомрачительным пейзажем. Единственное отличие было лишь в его, так сказать, местоположении. Райский сад располагался под водой, а не на вершине горы Чистилища, как завещал нам Данте. Туземцами сего волшебного места являлись морские млекопитающие, более-менее известные мне и совершенно поразительные, ни капли не похожие на тех, что обитают в земных океанах. Будучи не зоологом и не океанографом, я был убежден в этом, чему способствовали заметки по зоологии, которые забавляли меня на досуге по вечерам и немалое число, просмотренных передач, посвященных фаунистическому комплексу Земли. Должен признаться, в этот момент, разглядывая всю эту великолепную подводную флору и фауну всех цветов и размеров, я ощущал себя матерым криптозоологом. Уверен, месье Бернар Эйвельманс гордился бы мной, как первооткрывателем таких криптидов, что и не снились ни лох-несскому чудищу, ни сасквочу. Я был беспредельно восхищен, переполнен эсхатологической эйфории и очарован всей той картиной, что раскинулась перед взором такого обыкновенного и невзрачного представителя человеческой расы, как я. При всем желании, невозможно описать всю масштабность и мифологическую красоту этой, с позволения сказать, «Le Paradis».
К сожалению, как и все на нашей планете, чувство восторга продлилось недолго. Заметив огромную рыбину, прямо по курсу, отдалённо напоминавшую тупорылую акулу, правда, не с четырехметровым телом, а вчетверо большим, направляющуюся в мою сторону с головокружительной скоростью, я отчаянно принялся драпать в противоположном направлении. В голове промелькнуло: акула-бык, насколько мне известно, плавает на глубине до ста пятидесяти двух метров, учитывая размеры моего преследователя, интересно узнать: на какой же глубине мы изображаем Тома и Джерри? Причем Джерри в моем лице намного меньше оригинала, если учесть габариты рыбки. Не успел я оглянуться, как она, со скоростью, не уступавшей скорости истребителя X-43A, уверен явно не меньшей, равной одиннадцати тысячам восьмистам пятидесяти километрам в час, созданного специалистами NASA в две тысячи четвертом году, о котором мне недавно