Свечка. Том 2. Валерий Залотуха
создать пенитенциарное заведение двадцать первого века.
Днем раньше у Юли случился с новым шефом конфликт, который начался следующим образом: Яснополянский вызвал к себе секретаршу и, указывая на пылящихся в углу Дусю и Фросю, не скрывая удивления, спросил:
– Это что?
– Это эти… как их… гири, – с улыбкой смущения ответила Юля.
– Я вижу, что не воздушные шарики…
– Это Марата Марксэновича гири… – объяснила Юля.
– Гири Марата Марксэновича, а меня зовут Антон Павлович, – строго напомнил новый начальник.
Именно в тот момент Юля поняла, что работать она здесь больше не будет.
– Вы хотите, чтобы я их унесла? – спросила Юля, с вызовом глядя в глаза Яснополянского.
Тот засмеялся.
– Я хочу, чтобы их здесь больше не было.
– Вот сами и уносите! – оскорбленно бросила Юля и ушла, хлопнув дверью.
Приехав в К-ск, безработная мать-одиночка долго бродила по улицам родного города, пока не встретила на переходе сидящего за рулем машины своего бывшего мужа. Кукарекин-младший пригласил ее в кафе, и любовь вспыхнула с новой силой. (Можно сказать определенно: Юле повезло во всем. Занявшая ее место Ираида Радиевна Босх сразу обнаружила ужасающий развал во всем делопроизводстве. Да что там говорить, если по Юлиной предельной сосредоточенности на своих женских переживаниях в «Ветерке» был похоронен живой человек… Нет, не так, похоронен был конечно, мертвый, но все подумали на живого – к этому мы обязательно вернемся.)
Дусю и Фросю вынесли из кабинета солдаты-срочники и сдали в пункт приема металлов, буквально за копейки. Что же касается висящего на стене «панно» с изображением святого чекиста, то Яснополянский снял его собственноручно, как только вошел в кабинет, и освободившееся место законно занял законный портрет первого Президента России.
Первочекист же пылился теперь в кладовке, прислоненный лицом к стене.
О дорогом дядином подарке Марат Марксэнович не вспомнил ни разу, а о Дусе и Фросе только однажды, еще в больнице, пребывая в реанимации в послеоперационном бреду.
– Где Дуся? Где Фрося? – шептал он обметанными губами, обратив на Светлану Васильевну невидящий взор.
– Там, где ты их оставил, – не без раздражения ответила женщина, скашивая взгляд на другой край большой реанимационной палаты, где лежал совсем плохой о. Мартирий.
Челубеев считался проктологическим больным, а Мартирий кардиологическим, но так как реанимация в больнице была общая, лежали они там вместе.
Марат Марксэнович пробыл в реанимации три дня, о. Мартирий – три недели, из чего легко сделать вывод, кому из них было хуже и кто требовал к себе большего внимания. Хотя, по большому счету, Светлана Васильевна никому не отдавала предпочтения.
Трое суток разрывалась она между своим законным супругом, которому столько лет принадлежала телом, и тем, кому в последние годы вверила на попечение свою душу.
Нет для женщины большего