Ария смерти. Донна Леон
, женщина склоняется над возлюбленным, и ее лицо, все ее тело цепенеет от ужаса, потому что на пальцах – кровь… Он лежит на спине, уронив руку на пол, и открытая ладонь будто бы просит, чтобы в нее что-то положили. Может, саму жизнь? Женщина касается его груди, умоляя встать, но время не ждет, и вот она уже тормошит его, неподвижного, словно всему виной лень, словно он лежебока, которого пушками не разбудишь…
Окровавленными пальцами женщина инстинктивно зажимает себе рот, чтобы не закричать, понимая – шуметь нельзя: никто не должен узнать, что она тут. Но страх побеждает, и вот, забыв об осторожности, она громко зовет возлюбленного по имени, снова и снова, и говорит себе, что он умер, и ропщет на судьбу…
Женщина смотрит на то место, которого только что касалась, и видит красные пятна. Ранки такие маленькие, откуда же столько крови? Она проводит чистой ладонью по окровавленным губам и пачкает ее. Теперь обе ее руки в крови, и женщина пугается еще больше, шепчет его имя… Конец, конец всему! Она опять зовет возлюбленного по имени, на этот раз громче, однако он уже не слышит ни ее, ни кого-либо еще в этом мире и не может ответить. Она наклоняется его поцеловать, потом трясет за плечи в тщетной попытке вернуть к жизни. Но нет, жизнь кончена, причем для них обоих.
Откуда-то слева доносится вопль предводителя бандитов, отнявших у нее любимого. Женщина порывисто прижимает руку к груди и не может говорить от страха, только вскрикивает, как раненый зверь. Потом оглядывается и видит их. Слышит громкие возгласы. Слышит, но смысл сказанного ускользает от нее. Внезапно женщину охватывает ужас; она боится за себя: теперь, когда он умер, что эти негодяи с ней сделают?
Женщина вскакивает на ноги и бежит прочь, не оглядываясь. Ее возлюбленный мертв, всему пришел конец. Надежды, обещанья – все напрасно…
Солдаты, четверо слева и пятеро справа, выбегают на заваленную хламом замковую крышу, где было совершено убийство. Их предводитель что-то кричит, однако женщина уже ничего не слышит. Знает только, что надо бежать, но преследователи окружают ее. Она оглядывается и видит край крыши; других домов поблизости нет. Бежать некуда, укрыться негде.
Перед женщиной встает выбор, хотя, по сути, выбирать особо не из чего. Лучше уж смерть, чем все это – и только что случившееся, и то, что произойдет, когда ее схватят. Спотыкаясь, она бежит к низенькому парапету, с неожиданной грацией вскакивает на него, поворачивается лицом к преследователям. O Scarpia, avanti a Dio![2] С этим криком она отворачивается от солдат и прыгает вниз…
Музыка на мгновение умолкает, а затем следует торжественный, громогласный финал. Зал довольно долго молчит – восхищенные зрители осознают, что они только что услышали и увидели. Такой То́ски не бывало здесь со времен Марии Каллас, то есть полстолетия. Тоска убила начальника полиции Скарпиа, разве нет? А эти мерзавцы в мундирах застрелили ее возлюбленного. И Тоска прыгнула в Тибр… Божественно! Великолепная актерская игра, а голос певицы – выше всяких похвал! История вполне правдоподобная: и убийство, и эта импровизированная казнь, оказавшаяся настоящей, и финальный прыжок, когда женщина поняла, что все кончено и ей больше нечего терять. Хотя… Если задуматься – романтическая ерунда, гротеск, пародия на реальность. Но почему тогда зрители хлопают так, что рукам больно, и свистят, как заправские банши?
Чуть раздвинулся занавес, и Флавия Петрелли проскользнула в образовавшуюся узкую щель. На женщине было декольтированное платье сочного красного цвета и тиара, чудом уцелевшая после падения в реку. Флавия обвела взглядом зрителей, и ее лицо выразило удивление, а потом и радость. «Мне? Эти овации – мне?» Певица улыбнулась, подняла руку – она волшебным образом уже очистилась от крови или того, что использовали для ее имитации, – и прижала ее к сердцу, словно оно вот-вот выскочит из груди посреди всего этого оживления.
Потом, будто желая обнять всех присутствующих, Флавия отвела в сторону сначала одну руку, потом другую, полностью раскрываясь перед шквалом аплодисментов. Мгновение – и она снова прижала ладони к груди, грациозно сгибаясь в глубоком поклоне. Аплодисменты стали сильнее, и зрители, мужчины и женщины, стали выкрикивать Brava!, а некоторые, слепцы или иностранцы, – Bravo![3] Флавию эта оплошность, похоже, нисколько не задевала – лишь бы крики не стихали. Еще один поклон, и она вся подалась вперед, словно купаясь в водопаде оваций.
И вот к ее ногам упала первая роза, на длинном стебле, желтая, как солнце. Флавия инстинктивно отпрянула, словно боясь повредить ее (или, наоборот, как будто от цветка исходила опасность), но потом наклонилась, чтобы поднять розу, – так медленно, что это движение показалось неестественным, нарочитым. Певица обеими руками прижала розу к груди, потом опустила глаза и ее улыбающиеся губы дрогнули. «Неужели все это – мне? Мне?» Мгновение – и ее лицо, которое она подняла, чтобы взглянуть на верхний ярус балконов, уже излучало удовольствие.
Аудитория моментально отреагировала, и на сцену стали падать розы: сначала две, потом еще три прилетели откуда-то справа; затем они посыпались дождем, и скоро у ног певицы лежали сотни цветов; она стала похожа на Жанну
О Скарпиа! Нам Бог судья! (
Bravo итальянцы говорят только мужчинам. Если хотят похвалить женщину, произносят brava. (