Тело Папы. Агостино Паравичини Бальяни
очтительном расстоянии, с соблюдением, что называется, социальной дистанции, присутствовало лишь несколько клириков, включая, кажется, двух кардиналов. Вдалеке, за ограждением, виднелись мигалки, полицейские и случайно допущенные прохожие. Молебен, однако, транслировался всему миру, с чередованием панорамных и крупных планов на площадь и храм, символ единства католического мира, на великую икону, на распятие и, конечно, на папу в его белом облачении. Тихая молитва прозвучала громко, Urbi et orbi.
В эти минуты, слушая спокойный голос первого понтифика, взявшего имя знаменитого святого из Ассизи, я четко осознал: за этой молитвой, такой простой по содержанию, но звучащей в устах главы католической Церкви, стоит история древнейшего религиозного и политического института Европы. Эти две тысячи лет и дали молитве ту силу, которая, хочется верить, помогла итальянцам в те первые недели. И может быть, не только им. Если просмотреть этот короткий ролик, нетрудно согласиться, что фигура понтифика, тело папы, говоря словами этой книги, собственно, и концентрирует в себе эту историю едва ли не в такой же степени, как сокровища Ватикана, от христианских реликвий и гротов до музеев и богатейшего собрания древних рукописей. Осознал – и решил перевести «Тело папы». Задумался я об этом в студенческие годы: это была первая большая работа о Средних веках на итальянском языке, которую я прочел в Италии. В наших библиотеках ее не было и нет. Двадцать пять лет спустя юношеская мечта сбылась.
Книга, которую Вы держите в руках, очень необычна почти во всем. Она оригинальна по теме, композиции и манере изложения, но в хорошем смысле старомодна по форме. Неподготовленного читателя напугает тысяча сносок с длинными латинскими цитатами – все их я сохранил по воле автора, по счастью, моего близкого друга. Должен разочаровать тех, кто спешит: вся радость как раз в неразрывном единстве основного «блюда» с россыпью вкуснейших «закусок» и «десертов» именно там, в сносках. А. Паравичини Бальяни очень настойчиво, даже навязчиво излагает свою антропологическую концепцию тела папы, нередко повторяя одну и ту же мысль, но всегда обыгрывая ее в новых обстоятельствах. Его выводы иногда пунктуальны и пронумерованы, иногда – словно обрываются на какой-то маловажной детали, оставляя у читателя в голове большой знак вопроса. Половина книги – не о теле, а о трупе, его разложении, расчленении, бальзамировании, погребении. Нельзя ли уже немного о живых? Здесь больше смирения и унижения, чем величия и славы, папства униженного и оскорбленного, иногда в лицо, иногда за глаза, иногда в смертельной болезни, папства страдающего, а не царствующего. И напоследок – эликсир, какая-то алхимия, питьевое золото за столом кардиналов. О чем всё это?
Тема, занимающая Агостино Паравичини Бальяни, – конечно, не устройство тела папы, якобы какого-то не такого, как у других людей, простых смертных. Напротив, весь пафос книги в том, что папа, «сверхчеловек» как глава Церкви, такой же смертный, как все мы. Более того, об этом знают и папы, со времен Григория Великого называющие – и считающие! – себя рабами рабов Божьих. В этом парадоксе претендующей на исключительность власти итальянский медиевист и находит ключ к истории того самого института, который пережил и Античность, и Средневековье, и Новое время, и катаклизмы XX века, и постмодернизм. Пережил, напомню, в отличие от нескольких империй, общественных и экономических укладов, переселений народов. Икону Salus populi romani папа выносил для коллективной молитвы в середине VIII века, когда боялись лангобардов, и вынес сейчас, когда ясно стало, что самим не справиться, когда ужас пришел в каждый дом. Престарелый, говорящий негромко или вовсе молчащий, слегка улыбающийся, медленно поднимающийся к портику базилики, склонившийся перед образом и перед алтарем, папа именно в земной, человеческой, телесной своей оболочке оказывается главным предстоятелем перед Тем, кто может помиловать, а может – покарать. Папа такой же, как мы, – но совсем другой.
Именно о таком особенном человеке, о его непростой доле на вершине власти повествует «Тело папы». Мы не найдем здесь биографий, а отдельные характеры проступят лишь в общих чертах, в каких-то обстоятельствах, из которых мы, читатели, вольны выстраивать исторические образы. Задача автора не в этом, а в том, чтобы реконструировать историю института, связывающего землю с небом, выявить ее в том, как этот институт – курия в первую очередь – осмыслял земную природу бренного тела в связи с неземной, не от мира сего, властью, которую это тело несло на своих плечах. Нетрудно догадаться, что центральным периодом в повествовании послужило Средневековье, время между Григорианской реформой и Возрождением, примерно 1050–1500 годы. Именно тогда папство разработало фактически весь свой символический язык, а в XIII веке, между Иннокентием III и Бонифацием VIII, его вселенские притязания звучали наиболее убедительно. Однако и предшествующие, и последующие столетия периодически встают на горизонте.
В середине 1990-х годов книгу сразу заметили и за несколько лет перевели на все основные европейские языки. Жорж Дюби, тогда корифей медиевистики, прочтя книгу, сказал автору по-свойски, что был бы рад написать такую же – но не успел. Рецензии и отклики в научной печати не заставили себя ждать. Ватикан, напротив, ответил прохладным молчанием, хотя кардиналы