Принадлежать демону. Лика Ви
вместе со своим красным балахоном и голосом проводника. Вся эта его возвышенная лицемерная речь вызвала бы смех, если бы смеяться тоже не надоело.
Я – Бессмертный. Я старше этого мира. Я пришел в этот мир, ведомый все той же скукой – что ж поделать, если мне понравились людишки. У них такое забавное мышление и они очень изворотливы. Вот этот даже смог меня поймать, но не напугать, конечно. Сложно напугать существо, способное договориться с самим миром.
– Никто и никогда не спасет тебя. Я не шучу, – повторяет назидательно инквизитор.
Он смотрит на меня очень внимательно, внушительно, но все равно нелепо.
Я ему и отвечать не буду, не вижу смысла. Что бы он ни делал, а толку нет – все одни слова, еще и пафосным тоном. Этот безумец пытать меня пробовал, у него ничего не вышло. Мое тело восстанавливается быстрее, чем он может изрекать свои проклятья. Нелепы его потуги. И почему теперь он думает, что меня можно испугать – нелепый забавный человечек.
Мне даже черты его лица рассматривать не хотелось. Какая-то темная копна волос, карие глаза с проблесками интеллекта. Ничего особенного, рассматривать странные цепи, что мешают мне колдовать, было куда интересней. Незнакомые руны украшают их, вернее знакомые, но в особенной последовательности. Надо бы их запомнить, а потом изучить, в книге еще посмотреть, узнать о них побольше, а то даже неловко от того, что я не могу сейчас просто уйти.
– Марта! – внезапно зовет он, отвлекая меня от созерцания цепей.
Они, конечно, интересные, но Марта это явно что-то новое. Женщинами мне еще никогда не угрожали. Я ожидал, что войдет очередная страшная монахиня лет этак ста пятидесяти, от вида которой мне, как минимум, станет грустно, потому что ничего веселого в старости нет, но входит она – юная дева в белом одеянии, настолько тонком, что почти прозрачном.
– Ты готова принести себя в жертву на благо нашего Бога? – спрашивает у нее инквизитор.
Я окидываю взглядом его красную мантию, смотрю на окровавленные белые перчатки, хмыкаю и просто забываю о нем. Ничего в нем интересного. Ничего нового. Обычный самовлюбленный человечишка, получивший власть.
Она куда интереснее, прекраснее, тоньше, мягче, приятней во всех смыслах.
Как ее там зовут? Какая, в сущности, разница? Я уже и позабыл, и не был уверен, что это важно, но любовался ею, как лучом солнца, попавшим в это жуткое кровавое подземелье.
Она скидывает белое полотно со своей головы, открывает огненно-рыжие волосы и шагает ко мне, медленно поднимая подол своего белого платья. Это завораживает своей красотой.
У меня невольно дергается удивленно бровь. Меня соблазняют святые девственницы? Это очень интересно, странно, необычно и все же… именно в этой что-то было. Она меня волнует, словно я юных девиц никогда не видел, не трогал, не мял и не любил до истошных криков, словно в первый раз что-то подобное происходит в моей долгой бессмертной жизни…
Хотя да, в первый. Обычно я не прикован цепями и сам делаю, что хочу.
– Ты что задумала, Огонечек? – спрашиваю я у нее.
Ей такое прозвище, на мой взгляд, идеально подходит, потому что волосы у нее такого насыщенного огненно-красного цвета, что называть ее по-другому было бы просто глупо.
Они делают ее похожей на настоящее пламя, на воплощение страсти и свободы.
– Мне нельзя с вами разговаривать, – отвечает мне рыжая девица, опуская свои глаза. Цвет я рассмотреть не успеваю, только длинные ресницы, но сам факт стыдливо опущенных глаз в столь пикантной ситуации меня волнует еще сильнее.
Хочу ее от этого еще сильнее, а она осторожничает, мнется, стесняется… Соблазняет и сама этого боится.
Дивный какой-то Огонечек мне достался, сладкий, да и фигурка у нее была просто лучшей из возможных.
Хороша же!
И вот говорить ей вроде как нельзя, а издеваться явно можно.
Она стягивает с себя белое платье и остается совершенно обнаженной. Ее пышная, сочная девичья грудь подпрыгивает, когда она отбрасывает платье. Соски мгновенно затвердевают от прохлады подземелья, а она подается вперед, упираясь ими в мою грудь. На ней уже не было ран, но следы крови еще остались, и это добавляло каких-то странных диких ощущений.
Она прикасается к моему животу и начинает смущенно изучать мои мышцы, пока я жалею, что не могу порвать цепь и потрогать ее круглые бедра.
Она мне действительно нравится, и если бы не эти цепи, я обязательно бы крепко схватил ее, прижал бы к стене, потрогал бы всю, заставил бы стонать только от моих рук на собственной пышной груди. Она бы умоляла меня не останавливаться, если бы только не эти цепи, но и с ними я могу немало. Что уж говорить, в себе я никогда не сомневался, и тело у меня такое, что женщинам обычно нравится.
– Нравится? – спрашиваю я у нее, понимая, что она вряд ли трогала по-настоящему сильное мужское тело, раз уж ходит тут при инквизиторе. У того под мантией едва ли есть такое тело, скорее слегка выпирающее брюшко, как у раскормленной свиньи. И если она это видела, то куда лучше может оценить то, что чувствует