1812—1814: Казаки. Киноэпопея. Салават Асфатуллин
предназначения, ни одежды, могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках». Но фактически Московская губерния выставила всего 25834 человека. Думаю, эти два события и послужило мощным толчком к решению Кутузова оставить вторую столицу без генерального сражения.
СОВЕТ В ФИЛЯХ
Первого сентября, в сумерках, в избе подмосковного села Фили Кутузов собрал военный совет. Приглашены генералы Барклай-де-Толли, Ермолов, Дохтуров, Беннигсен, Платов, Коновницын, Уваров, Остерман-Толстой, Раевский, полковники Толь и Кайсаров.
Фельдмаршал спрашивает:
– Нужно ли принять сражение перед Москвой или отступить, оставив город Наполеону?
Мнения разделились: Беннигсен, Дохтуров, Платов, Коновницын, Уваров и Ермолов высказались за сражение. Остальные, начиная с Барклая де Толли, за отступление.
– Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно завершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия! – твердо сказал Михаил Илларионович.
Военный совет понял, что Кутузов решил спасти армию, а затем и Россию.
А в Первом башкирском казачьем полку, стоявшем в арьергарде, готовились к новой схватке с французами. Майор Лачин: – Вот что, есаул, видимо, предстоящее сражение у Москвы выдастся еще кровопролитнее, чем Бородинское. Если что со мной случится, напиши моей матери в Пермь. Ты знаешь, как ей написать.
– Что это за страхи, Иван Владимирович! – рассердился Буранбай. – И грешно толковать о смерти, всему свой срок… А полк? Вот придет пополнение из Башкортостана…
– Пополнения в сентябре ещё не будет, не успеют, – уныло произнес Лачин.
Буранбай прилег на палас у низкого костра, рядом с крепко спящими джигитами, и закрыл глаза, но не уснул, а ворочался с боку на бок, одолеваемый мрачными предчувствиями: «Лачин, конечно, прав, тревожась за исход завтрашнего боя и за свою судьбу. А уцелею ли завтра-послезавтра я сам? Вернусь ли на родимый Урал? Эх, Урал, вспоминаешь ли ты своего единокровного сына? И вспоминает ли меня Салима?..»
Когда в полк пришло пополнение, то среди джигитов оказался и односельчанин, добродушный Янтурэ. Он доложился есаулу, охотно сообщил все деревенские новости.
– А как Салима живет? – с трудом спросил Буранбай.
– Живёт, – неопределенно протянул Янтурэ. – В богатом доме живёт… Привольно живёт… Жена мне сказала, что Салима плачет тайно, жалеет, что не вышла к тебе в твой последний приезд.
Буранбай зло усмехнулся:
– Я же посылал к ней, и не раз, а она не вышла. Наверно, боится, что жизнь ей испорчу.
– Ты уже ей жизнь испортил, – честно сказал Янтурэ. – А боится она не за себя – за сына. Тебе бы пора жениться, кустым.
– Не могу, агай, забыть Салиму. И каких красивых, разумных девушек встречал, а все не по душе. Видно, и буду вековать бобылем…
Сейчас