Байкал. Книга 6. Татьяна Вячеславовна Иванько
конечно, ты ведь умнее, как это я забыл!».
В результате постепенно я перестала спрашивать его, что он делает, чем увлечён, что вычисляет и записывает в бесконечные свитки. Я занялась сама, что интересовало меня: стала разглядывать в соединённые вместе увеличительные стёкла, листочки, насекомых, птичьи перья, даже воду, и увидела множество удивительных вещей, мельчайших, невидимых глазу существ, удивительно гармоничное и правильное строение в каждой букашке. Всё это я зарисовывала тщательно и подробно, как привыкла, описывая каждую картинку.
Стопки этих картинок копились на полках, но Арик ни разу не прикоснулся, интересуясь, ни к одной из них, даже не спросил. Я же едва не каждый день тайком заглядывала в его записи, когда он спал или бывал не в доме, не решаясь сделать это при нём. И это оказалось удивительно, он задумал и начертал приспособу для подводного плавания. Для хождения под водой, так, чтобы с берега нагнетался воздух через трубу. На голову надевалось что-то воде ведра с прозрачным окошком, сверху крепилась труба, а уж к ней насос. По тому же принципу колокол, который можно было опустить в воду и сидеть в нём, наблюдая дно, пока не закончится воздух под сводом… А немного позднее и целую лодку, в которой можно было погружаться на глубину.
И ещё чуть позже удивительной сложности прибор, разбирая чертёж которого, я проломала голову не один месяц, прежде чем поняла, что это будет. А это должен был быть двигатель, в одном отделении которого должно было гореть топливо, а образующийся жар двигать оси колеса или лопасти, в зависимости, что будет с его помощью двигаться. Разобравшись, я оглянулась на постель, где он спал безмятежным сном, немного бледный в забытьи, замечательно красивый и не такой строгий, как днём, бодрствуя, и ещё раз с восхищением подумала, что если бы даже я не знала и не любила его, сколько себя помню, то влюбилась бы теперь сразу по уши, до того он умный и одарённый…
Он стал строить этот двигатель, молча и без предупреждения отлучался в деревни и города, где ему делали детали, но, возвращаясь, лихорадочно носился по долине в поисках меня, если не видел в первое же мгновение. Если бы не это, не этот явный страх остаться без меня, я бы давно решила, что он не только не любит меня больше, но тяготиться мной. А так всякий раз я убеждалась, что несмотря ни на что, на это странное и такое стойкое охлаждение, он всё же в глубине души, ещё нуждается во мне, и, быть может, его любовь ещё теплится где-то там, засыпанная камнями то ли злости, то ли обиды, не умерла, и когда-нибудь вернётся, и мы заживём по-прежнему.
Но время шло, и ничего по-прежнему не становилось. Хуже всего стало обстоять с телесной стороной любви. То он неделями не только не касался, но даже не смотрел в мою сторону, словно испытывая отвращение, или забывая о моём существовании, а то вдруг мог схватить, и овладеть, как рабыней или пленницей, военным трофеем, где попало, с жадностью и нетерпением. В особенности ему полюбилось делать это сзади, словно нападая, когда я не могла даже воспротивиться, как следует, и получалась какая-то собачья случка. Словом, ничего похожего на прежнюю возвышенную сказку.