Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг. Пелам Гренвилл Вудхаус
рада, и мысль эта подействовала на него как благая весть или сильное лекарство. В жизни каждого мужчины есть мгновенье, о котором он говорит в последующие годы: «Тут я и влюбился». Сейчас оно наступило. За тот микроскопически малый отрезок времени, который понадобился носильщику, чтобы докатить бидон до конца платформы и со звоном швырнуть его к собратьям, Эш полюбил Джоан.
Слово «любовь» так растяжимо, что обозначает многое, от вулканической страсти Марка Антония до того тепловатого чувства, благодаря которому приказчик из бакалейной предпочитает горничную из второго дома по Хай-стрит кухарке из дома сразу за почтой. Тем самым утверждение «Эш полюбил» тоже надо проанализировать.
Начиная с четырнадцати лет влюблялся он постоянно, и нынешнее чувство не походило ни на то, что побудило его собрать двадцать восемь фотографий одной актрисы, ни на то, из-за чего, учась в Оксфорде, он неделю не курил и пытался выучить наизусть португальские сонеты. Любовь лежала посередине между этими краями спектра. Он не мечтал о том, чтобы платформу наводнили индейцы, от которых он спасет Джоан, и ничем не собирался жертвовать. Просто он понял: мир без нее – совершенно пустой, такой пустой, что о нем и говорить незачем. Кроме того, он испытывал немыслимую благодарность, удивлялся невиданной красоте и обрел такое смирение, что едва не кинулся к ее ногам, тявкая, как собака.
Преобладала благодарность. В подобных размерах он испытывал ее лишь однажды, и тоже к существу женского пола. Давно, еще дома, тоже в Шропшире, но в Матч-Мидлфорд, ему, десятилетнему мальчику, велели прочитать гостям «Крушение Геспера».
Он встал. Он покраснел. Он произнес: «Ш-ш-ш-шла ш-ш-шхуна «Г-г-г-г…»», и вдруг какая-то девочка страшно заревела. Она голосила и выла, не ведая утешения, а маленький Эш, спасенный чудом, сбежал и укрылся в сарае.
Пятнадцать лет вспоминал он неслыханную, благодарную радость. Сейчас, глядя на Джоан, он снова ее испытал. Замерев от счастья, он видел, что она собирается что-то сказать, и трепетно ждал первых слов своей богини.
– Безобразие! – произнесла она. – Бросила пенни в эту штуку, а шоколадок нет. Прямо хоть пиши в компанию.
Небольшой, но крепкий носильщик, уставший от бидонов, а может – будем справедливы – управившийся с ними, подошел и сказал:
– Повозка из замка приехала.
Задумчивое ржанье подтвердило его слова, и он схватил чемоданы мистера Питерса с той же властью, какую выказывал по отношению к бидонам.
– Надеюсь, она крытая, – сказала Джоан. – Холодно что-то. Пойдем посмотрим.
Эш последовал за ней покорной поступью автомата.
Чудище по имени Холод загоняет в подполье все, что есть прекрасного на свете. Застывшие клумбы хранят в своих недрах луковицы, которые (если садовник не посадил цветы вверх ногами) ждут тепла, чтобы одарить мир веселой пляской красок. Так и любовь; если ты едешь английской весной в открытой повозке, любить ты любишь, конечно, но есть и чувства поважнее.
Да, повозка оказалась