Великий Могол. Алекс Ратерфорд
удивленно огляделся в поисках своей матери и других высокопоставленных женщин, но, кроме Гульрух и ее служанок, никого не было.
– Я подумала, что тебе больше по вкусу спокойное, менее формальное торжество, – произнесла Гульрух. – Я тут единственная хозяйка, но надеюсь, что ты простишь такую немноголюдность.
Хумаюн слегка выпрямился и насторожился. Что задумала Гульрух? Она должна знать, что он принял ее приглашение только из вежливости, не более того; тем не менее она пыталась превратить встречу в нечто более интимное. На мгновение падишах подумал, что она хочет его соблазнить – либо сама, либо с помощью своих служанок.
– Я приготовила тебе сюрприз.
Хумаюн снова огляделся, почти ожидая услышать звук цимбал и колокольчиков и увидеть привычный ряд гибких танцовщиц или энергичных жонглеров, акробатов и пожирателей огня, обычных для придворных затей. Вместо этого справа появилась грациозная тень. Когда она приблизилась, Хумаюн узнал бледное лицо Мехмеда. Турок опустился на колени перед Хумаюном и подал ему бокал с чем-то похожим на красное вино.
– Что это? – Проигнорировав Мехмеда, Хумаюн повернулся к Гульрух.
– Особая смесь опиума из южного Кабула и красного газнийского вина, приготовленная моими собственными руками по семейному рецепту. Иногда я готовила его для твоего отца, если он сильно уставал. Он говорил, что напиток его уносит…
Глядя на темную, почти пурпурную жидкость, Хумаюн представил себе ряд образов – Бабура, упоенного радостью от победы на поле сражения и требующего себе опиум, чтобы вознестись на еще большие высоты… Он видел экстаз во взгляде отца, слышал его довольное бормотанье. Конечно, опиум был ему знаком. Он утолил его скорбь после смерти отца. Потом Хумаюн узнал чувственное наслаждение от нескольких шариков опиума, растворенных в розовой воде, радость любовных ласк… Но никогда он не преображался так, как это случалось с Бабуром.
– Желаешь, чтобы прежде отведал твой слуга? – спросила Гульрух.
Не успел Хумаюн ответить, как она подошла, взяла бокал у Мехмеда и поднесла его к своим полным губам. Падишах видел, как она глотнула, как подняла руку, чтобы смахнуть несколько капель напитка на подбородке, и осторожно облизала пальцы.
– Повелитель, выпей. Это мой подарок тебе…
Хумаюн помедлил, потом взял бокал, наполненный на три четверти, и, поднеся к губам, сделал глоток. Вино было волшебным. Должно быть, Гульрух добавила специй, чтобы заглушить горьковатый привкус опиума. Хумаюн отпил еще, теперь гораздо больше, и почувствовал, как тело его наполнилось теплом – сперва горло, потом верхняя часть живота. Через несколько мгновений руки и ноги его стали тяжелыми. Им овладела восхитительная, неодолимая нега, и Хумаюн отдался ей, словно утомленный путник, увидевший ложе, приготовленное для него, и нестерпимо желающий лечь на него.
Он допил вино. Глаза его почти закрылись, и он почувствовал, как нежные руки забрали у него бокал, подняли его со стула, повели