Записки стороннего наблюдателя. Диана Александровна Чеснокова
часами сидеть в кресле, не занимаясь при этом ничем конкретным, но все же пребывая в состоянии усердной умственной деятельности. Не могу увериться наверняка, возможно ли понять ход такой мысли, поэтому не буду развивать ее до мельчайших деталей, а то ведь, сказать вслух, значит, солгать. Пройдя какой-то знакомый переулок, завидев, даже вдалеке, знакомую вывеску, я могу часами придаваться воспоминаниям о том, о чем, собственно, этот переулок или эта вывеска мне напомнила. Неопределенным словом обозвали меня в связи с этой привычкой некоторые знакомые, но, боюсь, значение его доселе остается мне неизвестным.
И вот уж наступило утро, а я, изнывая от безделья, лежу в своей постели, не коря себя при том абсолютно, выбирая безделье главным своим спутником на предстоящий день. Вставать я решительно не вижу смысла, поэтому, без каких-либо угрызений совести, снова засыпаю, однако не долго мне удается понежиться в этой безмятежной утренней дреме: в мою дверь постучали, при чем постучали настойчиво, каким-то неизвестным мне до сих пор способом, прямо вынудили меня открыть.
Я с какой-то слепой, беспричинной (хотя, очень даже причинной) яростью распахиваю дверь, и то, что я вижу перед собой, сначала повергает меня в прямое смятение, а затем и в холодный ужас. Передо мной стоит Анна в своей белоснежной ночной рубашке в пол, в которой мне довелось видеть ее в последний раз, стоит и улыбается, точно пришла в гости с добрым известием. Я все еще пребываю в состоянии шока, не позволяющего мне пошевелиться, даже моргнуть, чтобы хоть сколько-нибудь убедиться в реальности происходящего. Однако голова моя, работающая в этот момент как-то отдельно от меня, доказывает мне же трезвость моего рассудка: я осознаю, что располагаю возможностью замечать что-то, а именно – стоит передо мною не та Анна, к которой долг мой духовный был ходить каждый день, которая изо дня в день становилась все бледнее и слабее, пораженная страшною болезнью, передо мной стоит молодая девушка, с огнем в глазах, с той лукавою улыбкою, которую я так хорошо помню. Вдруг она протягивает мне руку ладонью вверх, точно ждет, что я положу в нее что-то. Она заискивающе смотрит мне прямо в глаза, взгляд ее при этом добрый, открытый, выражаясь современным языком, без подтекста, однако в нем видна мне четко острая просьба, претензия, какое-то требование, нуждающиеся в непременном выполнении. Это почти взаимодействие пугает меня окончательно, что, отчасти, спасает меня, помогает выйти из ледяного оцепенения, охватившего все мое тело целиком и полностью.
Я трясу головой, учащенно моргаю, даже выставляю руки вперед, делаю все, чтобы избавиться от наваждения, настигнувшего меня так неожиданно. И вот оказалось: этот призрак, удививший меня, вернувшийся откуда-то из далеких времен моей жизни, действительно, – лишь наваждение. Он исчез более неожиданно, чем появился, но мне радостно было осознавать, что рассудок мой не тронулся совершенно, что, возможно, это было лишь временное помешательство, вызванное частым ворошением прошлого в мыслях. Однако ж, чувствуя