Гонитель. Наиль Наильевич Сафин
перешагнув через неподвижное тело, подошел к Дмитрию, пытавшемуся выбраться из-под выбитой двери.
– А с тобой, солдатик, разговор будет более обстоятельный, – уже с заметным интересом произнес очкастый. Небрежным движением руки он отбросил дверь в сторону и наступил ногой на грудь директора.
И в этот момент всё завертелось: Дмитрий Михайлович, несмотря на внушительные габариты, молниеносно схватил незнакомца за ногу, выкрутил ее против часовой стрелки, вынуждая того оступиться, а сам тут же одним прыжком вскочил на ноги – такое я видел только в фильмах с Брюсом Ли и в «Матрице». Пока очкарик возвращал себе равновесие, мой бывший шеф налетел на него с ножом. Его движения были точны, непредсказуемы и быстры настолько, что мне он виделся как размытое пятно. Хотя тут, быть может, и «Вдова Клико» виновата. А незнакомец, не будь дураком, играючи уклонялся от всех выпадов и наскоков противника, спрятав руки за спиной и шаг за шагом отходя назад. И в миг, когда Дмитрий Михайлович поравнялся с собакой, та недовольно рявкнула – да так громко, что уши заложило. Очкарик, заметив, что оппонент на долю секунды замешкался, тут же провел мощнейший апперкот в челюсть – директор аж в воздух подлетел – и одним слитным движением завершил немудреную комбинацию ударом ноги с разворота, впечатывая страдальца в стену. Без проволочек подошел к стекающему на пол телу и, взяв мужчину за волосы, несколько раз с силой ударил головой о твердую поверхность, отчего на бетоне остались кровавые пятна с остатками волос и еще чего-то белесого (о происхождении этого последнего и думать не хотелось).
А я спокойно себе висел, наблюдал. Бывают в жизни ситуации настолько абсурдные или невероятные, что просто не воспринимаются как реальные: переливающееся небесными всполохами северное сияние, величественная громада горной вершины пред взором альпиниста, честные выборы; но я никогда не видел ничего из вышеперечисленного, а потому для философской отрешенности мне хватило и представшей перед глазами картины.
Незнакомец, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания, подобрал с пола ножик-бабочку и, деловито насвистывая уже знакомую мелодию, принялся раздевать Дмитрия Михайловича. Потом вынул из внутреннего кармана куртки стеклянную колбу. Оголив лишенного чувств директора по пояс, он сделал надрез у него на запястье и подставил склянку под забившую струйку крови. Затем достал из другого кармана кисточку и, обмакивая ее в собранную багровую жидкость, принялся рисовать замысловатые фигуры и линии на полу вокруг тела. Спустя несколько минут художественной практики он приступил к повторному воспроизведению символов – на сей раз ножом на груди жертвы, бормоча при этом себе под нос что-то нечленораздельное. А через минуту положил раскрытую ладонь в центр рисунка на теле. И в миг, когда я уже смог позволить себе заскучать, началось невероятное: директор, словно связанный по рукам и ногам, принялся извиваться и корчиться в пароксизмах, изо рта полезла пена, а кожа покраснела и задымилась. Дым пошел и от очкарика, хотя тот