Прогресс. Александр Львович Гуманков
предгорье.
И все-таки – я остаюсь тем же пацаном, вышедшим из подъезда. Открываем дверь. Скрип по всем этажам. Аккуратные шаги по ступенькам. Входная дверь закрывается с тем же кошмарным скрипом, от которого страшно до сих пор… Мы внутри. Обратно хода нет. Замки защелкнулись, и, если вы хотите быть с нами, то оставайтесь, если нет, то моментально валите отсюда, захлопнув эту дверь, чтобы сквозняка не было. Входим туда и осторожно ступаем по коридорам черной лестницы, чтобы…
Не знаю зачем. Ах, забыл. Не дают покоя лавры Венечки Ерофеева.
Хорошо. Пусть почивает в Петушках.
Рассказ в поэмомоторном жанре только начинается.
Сразу объясню, если не поняли, смысл предыдущего непонятного словообразования. Поэма – смотри словарь, вторая часть – это то, чем овладевают нынешние люди с использованием упражнений мелкой моторики, которая развивает крупные мышцы головного мозга и позволяет широчайшим трицепсам активно работать с прямыми извилинами костного сочленения и прямой кишки, в результате чего образуется совокупление микрофлоры кишечника с оральными бациллами языка и прочей нечистью.
Рекламная пауза.
Листва нас занесла.
Крадемся ощупью.
Загнулся фонарь, но светит сволочью.
Светит так, что идти не хочется,
А надо ворочаться и делать движения,
Чтобы всем поколениям быть в примирении.
Некогда.
Пусть кое-кто задрочится, а мы этой ночью сделаем,
То, что никто не делал.
Будем ничего не делать и смотреть.
Это абсолютно тяжелейший – труд смотреть на все и ничего не делать. Перед тобой все движется. Что-то мелькает. Перед глазами проносится что-то, кое-что из этого выходит и заканчивается чем-то. Только ничего не происходит, а когда и начинается что-то, то заканчивается тем, с чего началось.
Волоком, волоком, волоком…
За поездом, поездом.
Душа тащилась на холоде.
Стуча по черепу шпалами.
И расстояния дальние в голоде,
И шапки-ушанки, и проводы,
И встречи невозможные,
Когда нас обжигают сапоги холодные,
Промокшие портянки и скрюченные валенки.
Даже жиды вытряхивали последнее от сознания того, что их это ожидает, но их ждало другое, гораздо худшее. Ненависть.
Никогда не забуду визг во дворе по этому поводу. Баба кричит: Да они ж жиды пархатые. Папа у него – Лева. Бить их надо.
И бабка моя, православная, встала пред этим визгом, и слышу – тишина наступила, а та бабка, которая визжала, стоит всей тушей пред моей худышкой-бабушкой на коленях и рыдает.
На самом деле, бабушка моя Марья Ильинична никогда худышкой не была. Посмотреть на фото тридцатых годов двадцатого века, она красавица с мандолиной, о коих мечтали живописцы эпохи возрожденья. Только моей Марии досталась другая эпоха. Год рождения с 1905 переправили на 1903-й, чтобы на работу взяли. Времена переворота в Российской