Куколка наша. Татьяна Дмитриевна Порецких
стояла, слегка наклонившись и приподняв одну ножку, готовая к танцевальному движению, шагу в неизвестность или полету. То яркое и пестрое, что было у нее под ногами, походило и на ковер на манеже, и на шатер, и на куполообразную стеклянную крышу, и на цветочную поляну. Возникали многочисленные предположения и ассоциативные ряды. Кто она? Может быть, и Дюймовочка, и сказочная принцесса, и циркачка, девочка на шаре, и балерина, и даже райская птичка. Может быть, и ангелочек, только что спустившийся с небес. На ней было очень короткое светло-розовое платьице из атласа, пышное, с рюшами и рукавами фонариком. Под грудью оно перетягивалось широким поясом, завязанным за спиной огромным бантом, похожим на крылышки. Ее шейку украшали разноцветные бусы. Штанишки, чуть ниже колен, тоже атласные, светло-бежевые, отделанные кружевом. Ажурные чулочки, туфельки, из золотистой мягкой ткани и с яркими бантиками. Все в мимике, фигуре, жестах, одежде, украшениях этого очаровательного существа умиляло и восхищало до слез. Для меня непостижимо, как с помощью обычных красок и кисти можно создавать нечто, завораживающее и дающее такой эмоциональный всплеск.
В правом углу картины, как это принято, стояли год ее создания и имя художника. Я не сомневалась, что Григор Нарекаци – это псевдоним живописца. Но зачем современный грузинский художник, написавший такое светлое и жизнерадостное полотно, взял себе имя известного армянского поэта 10 века? Оно ассоциировалось у меня с чем-то мрачным, печальным и даже трагическим. В студенческие годы я писала курсовую работу о его церковных гимнах и песнях. До сих пор помню некоторые фразы, которые перед защитой учила наизусть: «После восстановления в середине девятого века государственности, возникают предпосылки для армянского возрождения, идеи которого наиболее глубокое выражение нашли в лирико-философской поэме Григора Нарекаци «Книга скорбных песнопений».
Муж прервал мои воспоминания и любование чудесным творением талантливого человека. Он вкратце рассказал, как, следуя моему совету, после обеда поехал на Крымскую набережную. Дождь лил как из ведра, продавцов и покупателей картин почти не было. Однако он не отчаялся и принципиально хотел отыскать хоть одного грузинского художника. Такового не оказалось, но, к счастью, нашелся перекупщик, у которого он и приобрел это чудо. Кстати, очень дешево. Потом вернулся в свой офис, где до позднего вечера работал с документами.
Я слушала его и думала, что произошло что-то невероятное. Когда я произносила фразу: «Пусть это будет нечто от новоявленного Пиросмани», – то имела в виду картину, так сказать, мастера из народа или художника, намеренно распространяющего романтический культ «наивного», не испорченного цивилизацией творчества, специально отказывающегося от устоявшихся норм художественной культуры. Муж знал, что Пиросмани не занимался стилизацией, что он является тем самым представителем примитивизма, который искренне выражал свое видение мира. Но почему-то муж искал не картину определенного, обозначенного мной стиля, а работу