Хорс: о чем молчит школа. Евгений Валерьевич Октябрьский
затем тихо вполголоса произнес:
–Скорее шочимики.
– Что? –удивился Иван.
– Цветочная смерть, нужны были жертвы.
–Какие жертвы?
– У древних ацтеков словом шочимики, именовался человек приносимый в жертву. Жертвоприношения устраивались в знаменательные дни, например в праздники посвященные культу солнца. Жертвами могли быть как добровольцы, так и пленники. Они считали, что человек полностью подчинен воле богов, которые требовали человеческой крови. Смерть богов могла быть причиной гибели всего мира. Существование солнца по их мнению, могло быть только при подпитке его человеческой кровью, отсюда возникает культ крови, как источника для жизни светила.
8
Вдруг неожиданно в дверь подсобки громко постучались.
– Войдите, -пригласил Иван Моисеевич.
В комнату с испуганным видом вошел завуч Игорь Сергеевич.
–Аа, вот вы где Иван Николаевич.
–Что случилось?
– Там вас директор ищет, у него говорят Гизурин сидит в кабинете, зачем то вас требует.
– Хорошо, я сейчас буду.
– Хотите я с вами пойду? – спросил Иван Моисеевич.
– Нет, не нужно, я справлюсь.
– Я слышал он немного не вменяемый, – не успокаивался Иван Моисеевич.
– Наверное мы сможем договориться.
Через пять минут Иван Николаевич постучал в дверь директора.
– Войдите, – глухо раздалось изнутри.
–Вы меня искали Василий Васильевич? – Иван зашел в кабинет.
– Да искал, – он смотрел на Ивана серыми испуганными глазами, желваки то появлялись то исчезали с частотой не менее десяти раз в секунду, как будто быстро отстукивали сигнал SOS. – Проходите садитесь Иван Николаевич, познакомьтесь, Гизурин Анатолий Анатольевич, – он испуганно-холопски, указал рукой на мужчину сидящего в директорском кресле. Одно только это обстоятельство дало понять, что сейчас Ивану придется не легко. Но не только это резко кинулось ему глаза, точнее столько даже не факт восседания Гизурина в директорском кресле, а сама его внешность настолько поразили Ивана, что даже если бы он просто минут десять сидел и молчал, то Иван все десять минут внимательно бы рассматривал его. Короче говоря, все эти Гоголевские – Плюшкины, Маниловы, Ноздревы, Собакевичи Чичиковы, Бобчинские, Допчинские, Ляпкины-Тяпкины нервно курили бы в сторонке, завидуя фактуре местного полубога, а сам Николай Васильевич писал бы своих персонажей только с Гизурина, потому что в нем их помещалось наверное тысячу.
На вид ему было лет шестьдесят, он пристально смотрел на Ивана своими поросячьи-индюшачьими глазами, точнее даже не глазами, а двумя маленькими заплывшими щелочками, они бегали туда-сюда, как бы разрывая ими на части Ивана. Первый вопрос Ивана был самому себе, -«а он меня будет слышать?» – потому что ушей не было видно совсем, они утонули в складках щек, нос был как бы расплющен и занимал очень солидную часть лица, сами ноздри ходили ходуном, как у дикого жеребца перед дракой, затем Иван насчитал примерно три подбородка, на которых