С медведем шутки плохи. Владимир Сергеевич Неробеев
когда будет бросать медведю. Расставил банки на столе в рядок, как солдат гранаты перед боем. Горько ухмыльнулся, оглядывая “боеприпасы”, как бы соизмеряя свои возможности с непредсказуемой силищей зверя. Сила эта ему известна ещё со студенческих лет, когда в далёком Ленинграде он заходил в зоопарк. Перед глазами и сейчас таблички на клетке с медведями: ”Камчатский бурый медведь” и “Канадский рыжий медведь”. Оба почему-то жили в одном вольере. Не смотря на возраст, целыми днями играли меж собой, валяли друг друга. Когда они, ”играючи”, падали на пол, то вся земля и сам павильон вздрагивали, аж лампочка гасла. Глупые обезьянки в соседних клетках испуганно таращили глаза при этом и всякий раз вскрикивали, боясь, что это начало землетрясения.
Медведь Колымский в кустах у баков мало чем уступал тем, ленинградским, ни в росте, ни в весе. Не дай Бог такому в башку втемяшится какая дурь, так он двухэтажный спальный корпус, где спят триста детишек, по брёвнышку раскатает, и не надо никакого землетрясения. Семёныч, не спуская глаз с медведя, отодвинул от окна лишние столы и стулья, чтобы не мешали замахиваться, когда он будет кидать “гранаты”. Открыл шпингалеты на обоих створках рамы, потянул створки на себя- они легко подались. К “бою” всё было готово. Дело за супостатом, который продолжал старательно вылизывать пустые банки.
“Знал бы, какой ему презент приготовлен…”– мысль Семёныча не успела созреть, как медведь, будто подслушав думку завхоза, заковылял на своих четырёх в сторону спального корпуса. Не раздумывая, Семёныч первой “гранатой” чуть не угодил косолапому в бочину. Тот остановился, подозрительно посмотрел на “приманку”. Шкура на носу его, ноздри и губы вдруг дёрнулись, задвигались, как гуттаперчевые, придавая Мишке глуповатое выражение, будто он в уме таблицу умножения учит. Аромат “приманки”, этой манны небесной, неожиданно пахнул ему в нос, и косолапый принялся за лакомство.
Чёрные, как смоль, усы Семёныча нервно вздрагивали, весь он напрягся, всё в нём натянулось, как струны на гитаре. Завхоз готов был все съестные запасы отдать медведю, лишь бы отвести беду от детишек. Всей душой, всем существом своим ушёл он в этот поединок. Доставал новые банки, надрезал их: “Ешь, ешь, миленький, ешь1 У меня их вон сколько..”. Надрезав бросал их прожорливому гостю.
Увлечённый Семёныч не слышал, как зашуршала придорожная галька, скрипнули тормоза. Милицейский “газик” ткнулся в кусты и замолк. По задворкам лагеря, пригнувшись, пробежал сержант с автоматом Калашникова. За ним Генка и ещё один охотник с ружьями наперевес. Спаренные дуплеты грохнули рядом с открытым окном кухни, опрокинув медведя в кусты. Семёныч вздрогнул и обмяк – внутри оборвались натянутые струны. Обмяк всем телом, будто те пули прошили его, а не медведя. Семёныч прикрыл глаза рукой, присаживаясь на подоконник. Такой развязки он не ожидал. Когда угроза ребятишкам миновала, вдруг нестерпимо жалко стало медведя. Жалко и стыдно перед зверем. Слишком не равным получился бой. За что? За желание полакомиться- получить