Запертое эхо. Арина Зарудко
Я верил в искусство постижения души, которое пока только нащупывал нерешительными движениями. Но я был уверен в том, что только на этом искусстве и зиждется сама теория любви. В теории я был подвешен недурно, однако же практика беспощадно «провисала».
– Тогда вас определенно нужно представить друг другу.
Я залпом осушил очередной бокал шампанского. Алкоголь подтачивал мое беспокойство, и я окончательно размяк – это было мне на руку.
– Почему бы и нет, – бросил я вполне беспечно.
Рене допела вторую композицию и под оглушительные аплодисменты принимала букеты и подарки. Она еле заметно улыбалась, ее сдержанность, некая скованность возбуждала во мне любопытство. Милли знала, что после первого выступления Рене всегда выпивает черри, затем уходит в гримерку и возвращается через час на сцену. Я восхищался своей визави, она в мгновение ока выловила певицу и усадила за наш столик. На меня нахлынула волна ароматов: в этом танце кружились роза, карамель и вишня. Милли представила нас, и я сумел разглядеть Рене вблизи – она оказалась еще более красивой, хотя черты ее лица были абсолютно не классическими. Полноватые губы в бордовой помаде улыбались краешками и вежливо произносили слова, которые я не мог разобрать. Сейчас я мог рассмотреть цвет ее глаз – они напоминали ту самую карамель, которая ласкала мое обоняние: тягучая карамель у самого зрачка, а дальше орех – темный, глубокий оттенок. Она бросила на меня уверенный взгляд исподлобья, я слегка смешался, но и не думал теряться.
– Вы были чудесны на сцене. – Я поднес зажигалку к ее сигарете, курила она по-мужски: без модных мундштуков.
– Благодарю вас, мистер Браун. Раньше я вас здесь не видела.
– Питер весь в трудах! – ответила за меня Милли. – Он не так давно вернулся из Америки, где в его честь была устроена выставка.
– Стало быть, вы художник? – с неподдельным интересом спросила она.
– В последнее время я забываю об этом.
– Значит, вам нужно напомнить. – Она так ослепительно улыбнулась, что я не мог не последовать ее примеру. Ее энергетика заражала.
– Питер был бы не прочь написать твой портрет, Рене. Он сам изъявил желание! Было бы чудесно, не правда ли? – Милли эта затея нравилась больше, чем нам двоим. Я чувствовал себя не очень удобно, стыдливость закралась в самое сердце – ведь я решил написать портрет женщины, даже не успев представиться ей. Но, казалось, Рене это ничуть не задело.
– Что ж, возможно, когда-нибудь.
Она потягивала черри и казалась вполне удовлетворенной.
– Какая живописная манера вам ближе всего? – решил поинтересоваться я.
– О, я люблю разное искусство, даже «неправильное», – бросила она и рассмеялась самой себе. – Напишите меня так, чтобы я увидела в себе то, чего раньше не видела.
– Это будет непросто. Полагаю, вы прекрасно себя знаете.
– Порой мне кажется, что даже слишком, – кивнула она.
– Новые грани всегда найдутся. Думается мне, мы изучаем себя всю жизнь.
– В