Чингис-хан, божий пёс. Евгений Петропавловский
подкарауливает где-то неподалёку, затаившись в трепещущей темноте – чутко стережёт, выжидая момента, чтобы подкрасться внезапно, как подкрадывается хитрая лиса к сидящему подле своей норы тарбагану.
Когда Джамуха и пятеро его спутников собирались у костра, он, как правило, хранил угрюмое молчание. Да и что ему было сказать? Планов он не строил, и никаким его обещаниям отчаявшиеся скитальцы не поверили бы. Над пляшущими языками пламени порхали снежинки: замедленно, словно заворожённые светом мотыльки, они снижались и таяли, растворяясь в тёмном воздухе. Небо словно специально посылало их на гибель, дабы напомнить о бренности всего сущего, в том числе и человеческих жизней, коих неисчислимо растаяло в жарком полыхании страстей и самолюбивых устремлений – без имён, без памяти, без следа… Нукеры в присутствии гурхана порой обменивались односложными фразами, но чаще всего тоже сидели тесным кружком в бессловесном оцепенении, хмуро уставившись в огонь скудного костра или выше, в не знающее пределов пустынное пространство перед собой. Не о чем было им говорить; каждого теперь своя собственная судьба заботила куда больше, чем будущность сотоварищей. Тяжёлая, гнетущая тишина висела над выстуженной зимними ветрами степной ширью.
…А грозные события надвигались подобно стремительному и неотвратимому степному бурану. Голод и холод вконец озлобили несчастных изгоев. И нукеры Джамухи сговорились купить себе прощение у Чингис-хана ценой жизни своего господина. Во время вечерней трапезы они, улучив момент, дружно навалились на Джамуху: связали, затем уложили в телегу – и, накрыв его старой овчиной, поехали сдаваться.
Дорога была долгой. В начале пути Джамуха рвался из пут, сбросив с себя вонючую овчину и осыпал проклятиями своих неверных сподвижников, получая в ответ злобные пинки и ругань. Но вскоре затих. Не потому что лишился последних сил, просто ему всё смертельно надоело. Даже если б он сумел освободиться от верёвок и вырваться из рук пленивших его предателей – что потом? Снова бежать неведомо куда, стараясь скрыться от мести Чингис-хана? Беги не беги, прячься не прячься, всё равно своей участи не минуешь. Никто не властен наложить узду на строптивую судьбу, потому нет смысла сопротивляться неотвратимому. Так решил Джамуха.
***
Когда Чингис-хану доложили о том, что пятеро джаджиратов привезли связанного Джамуху, тот сильно удивился. Поцокал языком и произнёс со вздохом:
– Да-а-а… Видать, сильно сдал анда. В прежние времена одним махом разметал бы он пятерых.
Подойдя к пленнику (о, как долго хан ждал этого момента!), он распорядился, чтобы того развязали.
Джамуха молчал (Чингис поймал себя на мысли, что анда сейчас подобен гонцу, заучившему наизусть важное донесение63 и много дней скакавшему во весь опор – а, достигнув адресата, вдруг обнаружившему, что донесение начисто вылетело у него из головы). На губах у него запеклась кровь: похоже, бывшие приспешники не слишком церемонились с ним по дороге.
– Вот и сошлись мы, – пристально г�
Гонцы заучивали вверенные им послания наизусть, поскольку монголы не знали грамоты.