Король в Желтом. Роберт Чамберс
href="#n_2" type="note">[2] под первым изъявлением своей королевской воли. Мистер Уайльд проворно спустился на пол и, отперев шкаф, достал с первой полки большую квадратную коробку, положил ее на стол и открыл. Новый нож покоился в оберточной бумаге, я взял его и протянул Вэнсу вместе с приказом и планом комнат Хауберка. Потом мистер Уайльд разрешил ему уйти, и он поплелся, волоча ноги, будто пьяница из трущоб.
Некоторое время я сидел, глядя, как гаснет день за квадратной башней Мемориальной церкви Джадстона, но наконец, взяв рукопись, заметки и шляпу, направился к двери.
Реставратор молча смотрел мне вслед. В коридоре я обернулся. Мистер Уайльд все еще сверлил меня взглядом. За его спиной медленно сгущались тени. Я закрыл дверь и вышел на сумеречные улицы.
Я ничего не ел с самого утра, но мне и не хотелось. Какой-то жалкий, полумертвый от голода бродяга, стоявший на углу и взиравший на Дворец Смерти, заметил меня и подошел, чтобы рассказать о своих бедствиях. Я дал ему денег, сам не знаю отчего, и он отошел, не поблагодарив. Через час рядом появился еще один нищий и промямлил свою историю. В моем кармане оставался клочок бумаги с выведенным на нем Желтым Знаком, и я отдал его бедняге. Несколько мгновений он тупо смотрел на листок, а затем, наградив меня странным взглядом, чрезвычайно бережно свернул его и спрятал в нагрудном кармане.
Электрические огни мерцали среди деревьев, над Дворцом Смерти сияла молодая луна. Ждать на площади было утомительно, и, прогулявшись от Мраморной арки до артиллерийских конюшен, я вернулся назад, к фонтану с лотосами. Запах цветов и трав тревожил меня. Струя фонтана серебрилась в лунном свете, нежный плеск капель напоминал звон кольчуги в лавке Хауберка. Впрочем, этот звук не пленял меня, а бледный луч, скользивший по воде, не рождал в душе того дивного наслаждения, с которым я глядел, как солнце играет на полированной стали на коленях у Хауберка. Я следил за кружением летучих мышей над лотосами в чаше фонтана, но их быстрые, судорожные движения действовали мне на нервы, и я вновь принялся бесцельно бродить среди деревьев.
В артиллерийских конюшнях царила ночь, но в казармах кавалерии сияли офицерские окна, а в воротах то и дело появлялись затянутые в форму драгуны – с охапками соломы, сбруей или корзинами, полными жестяной посуды.
Пока я гулял по асфальтовой дорожке, конный караул сменился дважды. Я посмотрел на часы. Время почти пришло. Огни в казармах гасли один за другим, решетка на воротах опустилась, и каждую минуту или две какой-нибудь офицер, выходя из боковой калитки, наполнял ночь звоном шпор и бряцаньем сабли. На площади стало очень тихо. Последних бродяг разогнал одетый в серое парковый полисмен, автомобильные дорожки вдоль Вустер-стрит опустели, и тишину нарушали только поступь лошади часового и лязг его сабли о луку седла. Комнаты офицеров еще были освещены, и военнослужащие сновали под эркерами. Полуночный звон полетел от нового шпиля Св. Франциска Ксавье, и с последним ударом скорбно звучавшего колокола из калитки у зарешеченных