Мятеж на «Эльсиноре». Джек Лондон
застал О’Сюлливана за тем, что тот точил бритву. Я повторяю вам весь их разговор в точности, как мне его передал Энди:
– О’Сюлливан говорит мне: «Мистер Фэй, я хотел бы сказать вам пару слов. – Пожалуйста, говорю я, что вам надо? – Продайте мне ваши непромокаемые сапоги, мистер Фэй, – говорит О’Сюлливан как нельзя более вежливо. – Ну на что они вам? – спрашиваю я. – Этим вы сделаете мне большое одолжение, – отвечает О’Сюлливан. – Но это моя единственная пара, – объясняю я, – а у вас ведь есть свои. – Мистер Фэй, мои мне нужны будут только для плохой погоды, – говорит О’Сюлливан. – Впрочем, – добавляю я, – ведь у вас нет денег. – Я заплачу за них, когда мы получим расчет в Ситтле, – говорит О’Сюлливан. – Нет, я не согласен, – отказываюсь я, – кроме того, вы не сказали мне, что вы с ними сделаете. – Но я вам скажу, – отвечает О’Сюлливан, – я хочу выбросить их за борт. – После этого я повернулся, чтобы уйти, но О’Сюлливан очень вежливо, словно желая уговорить меня, продолжает, все еще оттачивая свою бритву: – Мистер Фэй, – говорит он, – не подойдете ли вы сюда, чтобы я перерезал вам горло? – Тогда я понял, что моя жизнь в опасности, и пришел доложить вам, сэр, что этот человек – буйнопомешанный».
– Или скоро им будет, – заметил я. – Я обратил на него внимание вчера – высокий малый, который все время что-то бормочет про себя.
– Да, это он, – подтвердил мистер Меллер.
– И много у вас на судне таких? – спросил я.
– Право, думаю, больше, чем я хотел бы, сэр.
В это время он закурил папиросу и вдруг быстрым движением сдернул с себя фуражку, наклонил голову вперед и поднял над ней горящую спичку, чтобы мне посветить.
Я увидел седеющую голову, макушка которой, не совсем лысая, была местами покрыта редкими, длинными волосами. И поперек всей этой макушки, исчезая в более густой бахромке над ушами, проходил самый огромный шрам, который мне когда-либо случалось видеть. Поскольку я видел его лишь мгновение – спичка быстро потухла – и так как рубец был невероятно велик, я, быть может, преувеличиваю, но готов поклясться, что мог бы вложить два пальца в ужасное углубление, и что ширина его также была не менее двух пальцев. Казалось, что кости здесь вовсе не было, а лишь большая щель, глубокая рытвина, покрытая кожей; и я чувствовал, что мозг пульсировал непосредственно под этой кожей.
Он надел фуражку и весело засмеялся, удовлетворенный произведенным эффектом.
– Это сделал сумасшедший кок, мистер Патгёрст, – косарем для мяса. В то время мы находились в нескольких тысячах миль от берега, в Южно-Индийском океане, но безмозглый кок вообразил, что мы стоим в Бостонской гавани и что я не хочу отпустить его на берег. В ту минуту я стоял к нему спиной и не сообразил, откуда получил удар.
– Но как вы могли оправиться от такой раны? – спросил я. – Должно быть, на судне был великолепный хирург, а вы обладаете удивительной живучестью.
Он покачал головой.
– Должно быть, это следует приписать живучести… и патоке.
– Патоке?
– Да.