Год хорошего Кощея. Анастасия Деева
екое лицо. Стало заметно, что под глазом его расплылся огромный, красно-лиловый синяк. Он был точно такого же цвета, как стеганный, подбитый мехом кафтан царевича.
– Что, Яга, по-хорошему говорить будем или нам кошака жариться к твоей бешеной Метле отправить? – он кивнул на объятую пламенем избушку.
Василиса умоляюще протянула к нему руки. Времени объяснять, что она совсем не баба Яга, у неё не было.
Молодец соколиным взглядом обвел поляну. Вокруг валялись выброшенные вещи, которые хозяйка пыталась спасти из горящей избы, пока не стало ясно, что дело это безнадежно.
– Кузьма, дай-ка мне хвостатого… И шапку принеси.
Стремянной подал ему мяукающий мешок и побежал к ближайшей сосне. К ней стрелой пришпилило головной убор царевича. Еще несколько стрел торчали в коре рядом.
Взгляд молодца остановился на Бабе Яге. Вопреки его ожиданиям, она оказалась еще крепкая, не старая. Выбившиеся из-под вышитого платка русые, слегка подпаленные волосы уже имели заметную седину. Ей можно было бы дать лет пятьдесят пять или немногим больше. Точно не определить из-за копоти на лице, резко обозначившей все морщины.
Царевич огляделся, заметил торчащие из снега широкие, охотничьи лыжи. Вышитым валенком он пнул ближайшую лыжу в сторону побеждённой и покладисто сказал:
– Сразу надо было со мной, добрым молодцем, по-хорошему. Надевай-ка это. С нами пойдешь.
Не обращая больше на неё внимания, царский сын обернулся в сторону Кузьмы, который пыхтел у дерева, пытаясь выдернуть наконечник из ствола. Тот вонзился глубоко, поэтому у стремянного никак не получалось справиться.
Царевич вздохнул, дошел до него и, приложив некоторое усилие, вынул стрелу из коры. Шапка упала. Молодец покачал головой, поднял её, стряхнул снег о колено и, нахлобучив головной убор на соломенные кудри, обернулся к Яге.
– Плохо стреляешь из лука, – ухмыльнулся он. – Шапку только испортила!
Василиса на мгновение оторвалась от лыж, вскинула на непрошенного гостя мокрые не то от дыма, не то от слёз глаза, усмехнулась с горькой иронией, но промолчала.
…В это самое время в избушке, за подпертой сундуком дверью чулана, прижималась к стене Волшебная Метла. Она тщательно поджимала свои прутики, чтобы ни одна искра горящих досок не долетела до неё. Метла выжидала, когда охваченная огнем дверца прогорит настолько, чтобы ударить в нее с размаху черенком и выбраться на свободу.
В пути
Тихо в заснеженном лесу. Только слышно, как иногда всхрапывают кони, да скрипит под лыжами снежок.
Василиса двигалась первой. Чуть позади неё, верхом, ехали царский сын и его стремянной.
Иногда под снегом обнаруживались ветки, коряги, поваленные деревья. Тогда пленница спотыкалась и падала, долго барахтаясь в сугробах.
Когда она в очередной раз свалилась, царевич произнес, стараясь скрыть раздражение:
– Я тебе так скажу, Яга… Вас, погань басурманскую, давно надо бы прищучить, чтобы всякий хороший человек мог спокойно по лесу проехать… Чего ты копаешься? Эй, Кузьма, помоги-ка ей, а то мы так до ночи никуда не доберемся…
Пока стремянной слезал с коня, царский сын продолжал разглагольствовать:
– Мне, бабка, всё недосуг было навести на Руси порядок. А тут проснулся давеча и думаю: пора мне, добру молодцу, всю нечисть извести…
Мешок, привязанный к седлу сзади, зашевелился и издал жалобное мяуканье. Царевич хлопнул по нему вышитой рукавицей и сказал сурово:
– Заткнись, блохастый, а то шею сверну!
Василиса уже встала на ноги, обернулась и произнесла с горькой иронией:
– Смотрю, сердце у тебя, царевич, жалостливое, к чужой беде отзывчивое.
– А тож… Да ты, баба Яга, меня не боись. Я тебе слово молодецкое дал: ты мне поможешь, а я тебе… жизнь оставлю, – он сделал нетерпеливое движение рукой, приказывая ей двигаться. – Что избушку твою спалил, ты за то не обессудь, сама виновата. Я ж тебя просил: давай, бабуля, по-хорошему.
– Это ты по-хорошему, Прохор Васильевич, мне входную дверь выбил? – недобро глянула в его сторону Василиса.
– Я что тебе, сморчку-переростку, кланяться должен? – царевич захватил рукавицей с еловой ветки снежок и приложил его к синяку на скуле. – Мне можно с пинка двери открывать. Я – царский сын… Чай, не каждый день к тебе в избушку такой сокол, как я, залетает. Так что сама виновата… Смотри, как твоя Метла нам рожи разрисовала. Глаз совсем заплыл! Кузьме-то можно, он – холоп. А мне с таким синячищем как людям добрым показаться?
– Ага… это… – встрял Кузьма потирая разбитую переносицу.
– Хорошо, что я твою очумелую Метёлку горящим поленом в чулан загнал, да дверцу подпер.
Баба через плечо бросила на него взгляд, полный невыносимой, тоскливой муки.
– Что зыркаешь? Была бы ты с уважением к гостям, все было бы иначе… Так что радуйся, что сама – жива, да и котейку твоего мы спасли!
Из седельного мешка