Русский самурай. Книга 1. Становление. Анатолий Хлопецкий
за сто пятьдесят верст, благо здоровьем и силушкой Бог не обидел. А поля на Смоленщине немереные, а леса глухие, с волчьими огоньками в чащах. А на Пасху реки разливаются и овраги играют мутными потоками. А под Рождество трещат морозы или вьюги переметают проселочные дороги…
Зато на летних вакациях опять на целых три месяца был родной дом, блеяние овец и скрип колес под окнами, церковный звон в ясные утра. И вспоминалось, как еще при матушке, тоже летом, носили икону крестным ходом по деревням и звонили целый день колокола то в одной деревне, то в другой. И он, совсем еще малец, тоже ходил за иконой, босиком, без шапки, подхваченный волной общей людской радости.
Из него даже бурсацкое житье не выбило этой молодой, почти детской жизнерадостности. Он и в училище привлекал к себе окружающих живым умом, одаренностью, общительностью. А лишения ему были привычны от рождения и не стоили того, чтобы на них сосредоточиваться. Видимо, умел он уже тогда, отодвинув житейские мелочи, постигать то главное, чему учили в училище, и окончил его, как тогда говорили, первым учеником.
Окончив первым духовное училище, мальчик поступил в Смоленскую духовную семинарию. Как вспоминал сам он впоследствии, железных дорог тогда не было, и, не имея денег на подводу, он вынужден был с другими беднейшими семинаристами тащиться пешком более ста пятидесяти верст, чтобы попасть в стены семинарии.
Суровая семинарская жизнь еще больше закалила одаренного юношу. Нашлись, разумеется, в среде тогдашних учителей Вани Касаткина и внимательные, требовательные наставники, уповавшие не только на мертвящую разум и чувства зубрежку. Они готовили его юную душу к духовному творчеству, к тому дальнейшему пути, который ему предстоял.
А пока предстояла ему Петербургская духовная академия, куда он был направлен за казенный счет, потому что и среди своего выпуска Смоленской семинарии был он также одним из первых – лучших.
Помню, во время нашей беседы я не удержался и спросил владыку Кирилла:
– Все это очень интересная человеческая судьба, но, простите, пока я не вижу, где же начинается превращение слушателя Духовной академии Ивана Касаткина в будущего святителя Николая? И как же быть со страшными «Очерками бурсы» Помяловского? Этот писатель-разночинец сам ведь был бурсаком. Ведь он пишет, что бурса тогдашняя калечила молодые умы, некоторые выходили из нее приспособленцами или атеистами. Он дает страшные картины «дедовщины», безотрадные портреты невежественных и вечно пьяных преподавателей. Ведь было же все это?
– Не буду отрицать, но тот же самый Помяловский, если помните, писал, что «остается меньшинство – самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества». В академии и собиралась такая «элита».
Что же касается, как вы говорите, превращения, то думается, что в таких случаях вся жизнь, с рождения, как бы подготовка исподволь к будущему крестному служению – подготовка, о которой порой не догадывается и сам избранный.
Да вот я вам процитирую, как об этом