Прѣльсть. Валерий Коновалов
пупке был избыток соли. Чкалов не оценил шутку должным образом (физиологическая суть её была неприятна ему), но, как и все находившиеся в аудитории, заискивающе улыбался и аплодировал.
До метро «Университет» Вознесенский, в берете, шарфе, пижонски обмотанном вокруг шеи и закинутом назад, шёл в сопровождении преследовавших его почитательниц. Отвечал на вопросы без напряжения, но, очевидно пресыщенный вниманием подобной публики, был готов при первой же возможности охотно расстаться с ней. В какой-то момент в глазах мэтра даже возник испуг (одна из девушек заговорила о своих стихах): видимо, подумал, что ему сейчас же вручат тетрадку с виршами. Но этого не произошло, и вскоре он благополучно замешался в толпе входивших в метро.
Идея «хождения в народ» не оставляла Чкалова. На швейной машинке, привезённой родителями ещё с Урала, сшил себе рубаху-толстовку, купил блокнот для ведения дневника, карту юга страны, отложил начальную сумму, вырученную от продажи диска Джимми Хендрикса. Предполагалось не только вдохнуть воздуха свободы и вкусить прелесть бродяжничества, но и при случае стать участником какого-нибудь приключения, связанного с отношениями. Воображение рисовало образы наивных провинциалок, в глазах которых столичный житель, пишущий стихи, будет достаточно привлекателен для знакомства, а там… Что «там»? Да что-нибудь ведь должно случиться романтическое – то, что можно будет рассказать по возвращении друзьям, вызывая их восхищение. Глядишь, и творческое начало, скромно теплящееся в нём, получит поддержку и каким-нибудь образом проявится. А если его ожидает известность, слава?.. По молодости лезла ему в голову вся эта хрень.
«Путешествие» не осталось в памяти как нечто целостное и вспоминается лишь эпизодически. Жарит солнце, на голубом куполе неба ни облачка, ноги ступают по тёплой дорожной пыли. Он – поэтический бродяга, идущий «по Руси». С наступлением темноты (на юге темнеет стремительно) беспечное настроение сменяется заботой о желудке, дающем о себе знать подозрительными звуками. К сожалению, заранее запастись едой он не догадался, наивно полагая, что будет кормиться за счёт сердобольных жителей сёл. Доел оставшиеся в сумке крохи, притащил откуда-то сена, не спрашивая разрешения законного владельца, смастерил себе постель и залёг с голодухи спать. Было тепло, пахло душистым сеном, и он уже предвкушал, как одарит своих друзей рассказами о «хождении»: поезд дальнего следования, высадка безбилетника на незнакомой станции, пригородная электричка, опять поезд дальнего следования и опять высадка, босохождение в тёплой дорожной пыли, частоколы, подсолнухи, белёные хаты – и наконец стог, пахнущий пряными травами. Может, как раз о таком стоге говорил Бендер своим незадачливым компаньонам: «Молоко и сено – что может быть лучше!»
Наверное, все эти поэтические мужики беспардонно лгали, описывая стога с «ненаглядными певуньями», потому что всю жизнь пролежали