Двенадцать детей Парижа. Тим Уиллокс
приводит аргументы, что всем потомкам Авраама, в отличие от других народов, уготована вечная жизнь, – добавила его молодая собеседница.
– А евреи слышали эти добрые вести? – поинтересовался путешественник.
– И в отличие от Лютера и Рима Кальвин не обвиняет евреев в смерти Христа, – не отвечая ему, продолжала Паскаль. – Он в ней винит всех. Понимаете, Кальвин говорит, что евреи не могут быть особенно грешны, поскольку все люди грешны в равной степени и сравнения тут неуместны. Но именно поэтому евреев нельзя считать и меньшими грешниками, менее испорченными, чем все остальные.
Девушка улыбнулась, словно бросая новому знакомому вызов.
– Для меня это темный лес, – признался Тангейзер. – В моей жизни было очень мало богословской логики.
– Логичнее всех Кальвин, – заявила Паскаль. – Нужно усвоить лишь одно: все без исключения люди грешны и испорчены до самой последней, непоправимой степени. Верующие и неверующие, спасенные и проклятые, хорошие и плохие.
– Знаю, хотя я пришел к такому выводу самостоятельно.
– Тем не менее некоторых примут в раю, несмотря на то что они точно так же грешны, как те, кто попадет в ад.
– Значит, и у меня есть шанс.
– То есть вы не такой святой, как утверждает ваша одежда.
– Моя одежда обманывает людей, а не Бога.
– Но вы верите в Него.
– Я верю в Бога независимо от имени или учения, которое мы вешаем на Его шею.
Паскаль повернулась к сестре:
– Он говорит, как наш отец.
Флер кивнула и с опаской посмотрела на Тангейзера. Она была года на два старше Паскаль, но гораздо скромнее. А ее младшая сестра снова повернулась к Тангейзеру:
– Мой отец тоже вольнодумец.
– Я бы поостерегся вешать на нас обоих этот ярлык, если только ты не хочешь увидеть нас повешенными, – приподнял бровь Матиас.
– Отец говорит, что в будущем люди будут удивляться, сколько бедствий мы причинили друг другу.
– Нет, они будут слишком заняты размышлением над бедствиями, которые являются делом их собственных рук.
– А еще отец говорит, что королевская свадьба и этот якобы наступивший мир – только видимость. Война лишь немного утихла, и достаточно любой мелочи, чтобы она возобновилась.
– Ваш отец должен был научить дочерей остерегаться незнакомцев.
– Значит, я должна бояться говорить то, что думаю?
– Мы все должны бояться говорить то, что думаем.
– Даже вы?
– Я не могу сказать ничего такого, за что стоило бы умереть.
Паскаль замолчала и стала внимательно разглядывать Тангейзера, словно исследуя темные закоулки его души.
– Жаль, – сказала она наконец.
– Когда-то я тоже так думал, – Матиас налил себе в кружку вина и выпил. – Чем занимается ваш отец?
– Я его подмастерье. – Паскаль продемонстрировала ему перепачканные чернилами руки. – Угадайте.
– Он печатник.
– Издатель, –