Последний барьер. Дик Фрэнсис
глаза чуть выступали из глазниц, над полногубым влажным ртом красовались тоненькие усики. На правом мизинце я увидел массивное золотое кольцо, на левой кисти – дорогие часы. На нем был костюм из добротного материала, а на руке висела шикарная куртка с меховой подстежкой, которая стоила никак не меньше его трехнедельного заработка.
Набиваться ко мне в друзья он не стал. Внимательно оглядев меня (как и я его), он просто кивнул, бросил: «Увидимся» – и пошел смотреть, как играют в бильярд.
Гритс принес полпинты пива и уселся на скамью рядом с Пэдди.
– От Супи лучше держись подальше, – доверительно сообщил он мне. На его глуповатом скуластом лице читалась искренняя доброта.
Пэдди отдуплился и, повернувшись в нашу сторону, окинул меня долгим неулыбчивым взглядом.
– О Дэне можешь не беспокоиться, Гритс, – сказал он. – Ему Супи бояться нечего. Им в самый раз скакать в одной упряжке. Одного поля ягоды – вот они кто.
– Но ты сам велел мне держаться подальше от Супи, – возразил Гритс, переводя встревоженный взгляд с меня на Пэдди.
– Это точно, – безразлично согласился Пэдди, поставил три-четыре и снова сосредоточился на игре.
Гритс подвинулся чуть ближе к Пэдди и посмотрел на меня как-то озадаченно, смущенно. А потом вдруг занялся изучением своей пивной кружки и уже не поднимал от нее глаз, чтобы не встретиться с моими.
Пожалуй, именно в эту минуту затеянная Октобером игра начала терять для меня свою легкость и привлекательность. Пэдди и Гритс мне нравились: первые три дня я жил с ними душа в душу. Я не был готов к тому, что Пэдди сразу поймет – мне нужен именно Супи, что, поняв это, он сразу от меня отстранится. Меня словно стукнули пыльным мешком из-за угла. Я, конечно, должен был такое предвидеть, но… это застало меня врасплох.
«Штаб» полковника Бекетта работал выше всяких похвал. При переходе в наступление всегда нужно иметь мощные и доступные резервы, и кому, как не полковнику, об этом знать. Короче говоря, как только он услышал, что я вынужден толочь воду в ступе, плененный тремя никчемными жеребцами, он взялся за мое освобождение.
Во вторник днем, когда я прожил в конюшне уже неделю, меня остановил старший конюх Уолли. Я нес через двор два ведра с водой.
– Завтра отправляем твоего жеребца из семнадцатого, – сказал он. – Утром сделай все как следует, потому что с ним в полпервого поедешь ты. Фургон свезет вас в другую скаковую конюшню, около Ноттингема. Там эту лошадь оставишь, а взамен привезешь новую. Ясно?
– Ясно, – ответил я. Уолли держался со мной довольно холодно. За выходные я уже смирился с тем, что должен сеять вокруг себя легкое недоверие, хотя успех на этом поприще перестал приносить мне радость.
Бо́льшую часть воскресенья я просидел за справочниками – для обитателей коттеджа это было вполне естественным. А вечером, когда все ушли в бар, я как следует поработал с карандашом в руках, делая выкладки по одиннадцати лошадям и их победам, одержанным с помощью таинственного средства. Из газетных вырезок, которые