Не может быть, или Зазеркалье. Виктория Познер
искру, они поджигали порох, и пуля летела в намеченную цель. Перезарядить ружье было не так просто, требовалось время, которого не хватало, поэтому часто приходилось прибегать к штыковому бою, – старик на минуту задумался, лицо его стало серьезным, он продолжил: – Савелия Ивановича смертельно ранили. Его отряд отступал, живые спасали свою жизнь, а мертвые остались лежать на поле, дожидаться мародеров и диких зверей. У войны кровавое лицо смерти, она часто прячет его под маской славы победителя, за лозунгами и призывами защиты правого дела, но как бы ни припудривали ее физиономию, под гримом всегда скалится людоед.
– Что можно украсть у солдата?
– Французские солдаты получали жалование, а потом у мертвого военного можно было, если повезет, срезать часы, обручальное кольцо, какой-нибудь медальон с изображением любимой, снять хорошие кожаные сапоги, шинель крепкого сукна, в конце концов, можно было оторвать пуговицы. В хозяйстве все пригодится, – пояснил старик, отодвигая шелковые шторы.
– А как сейчас к французам относится Савелий Иванович?
– Как к неродным, с обидой: зачем, дескать, пошли войной на Родину?!
– На Россию?
– Ну да, теперь его родина Россия.
– А…
– А раньше он рассуждал в другом ключе: «Поставим на место зарвавшегося русского царя с его необразованным, темным, крепостным народцем…» Риторика военного убийства может быть разной, она меняется, но согласитесь, неизменным остается само убийство и боль потери. Словом, бывший француз, ныне русский, Савелий Иванович, будучи смертельно ранен в бою, навсегда усвоил урок, преподнесенный ему судьбой. Для него тема войны болезненна, говоря о ней, он видит не доблесть побед и разочарование поражений, а искалеченные судьбы: убитых, раненых, вдов, сирот… Ценность человеческой жизни для него стоит во главе угла.
За отдернутой шторой появилось огромное, во всю высоту стены, зеркало.
– За всеми шторами находятся зеркала.
Идя вдоль стены, Кузьма Кузьмич тянул за толстый, сплетенный из множества нитей шнур с кистью на конце, и портьера отъезжала в сторону, открывая взору посетителей работу венецианских стеклодувов. Плоские стеклянные зеркала, на оборотной стороне которых была нанесена тончайшая цинковая фольга, залитая несколькими слоями ртути, образовавшая вместе с цинком слой амальгамы, смотрели на Наталью Павловну.
– Вот это да! – еле слышно протянула женщина и, как воду, залпом выпила содержимое своего бокала.
– Я вижу, вас впечатлило, – подливая вина в бокал собеседницы, продолжил мужчина. – Красиво, не правда ли? За вашей спиной так же находятся зеркала, они не венецианские, а французские, немного другие, но такие же красивые. Я не буду сейчас их открывать. Поверьте, когда открыты все зеркала, начинаешь чувствовать себя немного неуютно. К ним надо привыкнуть.
– Понимаю, – кивнула женщина.
– Главная задача нашего с вами визита носит ознакомительный характер. Я хочу, чтобы вы здесь немного освоились, почувствовали себя как дома. Между прочим, здесь есть три небольшие спальни и две туалетные комнаты.