Слепота. Жозе Сарамаго
уже поцарапывающее предвестием скорого взрыва, склубилось в палате после прихода последней партии слепых. Да и самый воздух тут сделался тяжким, плотным, насытился и пропитался медленно перекатывающимися волнами дурных запахов и внезапно выходящими на поверхность течениями чего-то совсем уж тошнотворного. Что же тут будет через неделю, спросил он себя и побоялся представить, что через неделю все они по-прежнему будут скучены и заперты здесь. Если даже предположить, продолжал размышлять он, что едой нас худо-бедно обеспечат, в чем я, кстати, совсем не уверен, то еще меньше у меня уверенности, что люди снаружи будут точно знать, сколько нас тут, и я не представляю себе, как осуществлять, скажем, простейшие гигиенические процедуры, не говорю уж о том, как мыться без посторонней помощи людям, совсем недавно потерявшим зрение, и потом, неизвестно, есть ли тут душевые, работают ли они, об этом, значит, я не говорю, а говорю обо всем прочем, стоит лишь раз забиться стокам, и мы захлебнемся в нечистотах. Он потер лицо ладонями и ощутил шероховатость трехдневной щетины: Да уж лучше так, надеюсь, им не взбредет в голову раздать нам лезвия или ножницы. У доктора в чемодане было припасено все необходимое для того, чтобы побриться, но сделать это он счел ошибкой: Да и потом, где это делать, не здесь же, при всех, побриться, разумеется, можно, но ведь остальные очень скоро поймут, что происходит, и сильно удивятся, что нашелся такой чистюля, а в душевой какое столпотворение начнется, и, о господи, как нужны нам глаза, видеть, видеть, различать хотя бы смутные тени, стоять перед зеркалом, глядеть на расплывающееся темное пятно и иметь право сказать себе: Вот мое лицо, а свет не мне принадлежит.
Но вот стихли мало-помалу протестующие голоса, и некто из соседней палаты возник в дверях с вопросом, не осталось ли какой еды, и ответивший ему таксист выразился так: Ни крошки, а помощник провизора, которого мы в дальнейшем для краткости будем звать просто аптекарем, решил доброжелательным участием сгладить лаконический негатив ответа и добавил: Может быть, еще привезут. Не привезли. Настала ночь. Извне не поступало ни еды, ни звуков. За стеной сначала раздавались крики, потом все стихло, если кто там и плакал, то – тихонько, неслышно. Жена доктора пошла проведать раненого: Это я, сказала она и осторожно приподняла одеяло. Нога, равномерно вздутая отеком от колена до паха, выглядела пугающе, а сама рана, черный кружок в полиловевшей корке засохшей крови по краям, сильно увеличилась в размерах, как будто ткани распирало изнутри. От нее исходило сладковатое зловоние. Как вы, спросила жена доктора. Спасибо, что пришли. Как вы чувствуете себя. Плохо. Болит. И да и нет. То есть. Ну, не знаю, как сказать, больно, однако нога как чужая, как будто уже отделилась от меня, говорю же, это трудно объяснить, странное такое ощущение, словно лежу здесь и смотрю, как она болит. Это потому, что жар у вас. Может, и так. Постарайтесь уснуть. Она положила ему руку на лоб, потом повела было ее обратно, но не успела даже вымолвить: Покойной