Дом на Баумановской. Юлия Ли
головой, мол, ну что с нее взять, навис над тетрадью, делая вид, что страшно озабочен примером. Вдавливая носик карандаша в бумагу, он изобразил под зачеркнутыми уравнениями фигурную скобку для следующей системы.
– Повеситься можно, – прошептал он капризно и как бы самому себе. – Прямо вот на этой скобке. На виселицу похожа.
Вошла Ася в скромном твидовом жакете и клетчатой в мелкую складку юбке до колен, держа в руках сумочку, маленький букетик флоксов и снятую с головы косынку. Волосы ее, убранные назад в узел, чуть разметались, щеки разрумянились с улицы. От нее пахло живыми цветами и осенней свежестью. По сравнению с Колиной мамой Ася выглядела старшеклассницей, выбежавшей на переменку в школьный сад. Даже Лиза и та казалась взрослее в своей птичьей шляпке. Не выходило у Майки относиться к двадцатитрехлетней мачехе как ко взрослой, для нее Ася была сестрицей, с которой можно обсудить все на свете, особо не церемонясь.
– Ну здравствуйте, товарищи ученые-математики, – весело воскликнула Ася, подходя к столу и заглядывая Коле в тетрадку. – Как далеко продвинулись?
Коля стыдливо накрыл ладонями тетрадный лист, где под перечеркнутыми примерами успел сделать набросок виселицы и повесившегося на ней человечка.
– Дальше просто некуда, – отозвался он с сияющей от уха до уха улыбкой. Щеки вспыхнули. – Дальше – только смерть.
Ася со вздохом взъерошила его светлые кудряшки.
– Ну раз так все сложно, пора и отдых знать. Идем, Майя, сегодня у нас… не забыла? Концерт! Первый симфонический ансамбль Моссовета… А мне еще к соседке вашей, что сверху, над вами, – Ася опять потрепала Колю по голове и указала пальцем наверх, – заскочить надо. Сына ее, говорят, кирпичом по голове огрели и помирать бросили, да еще обвиняют в общественных беспорядках.
– Это кого огрели? – изумилась Майка. – Мишку Цингера? И в чем обвиняют?
– В общественных беспорядках, – вздохнула Ася, убирая со лба растрепанные прядки. – Но тут новые улики сыскались, перед судом надо все разузнать, все по полочкам расставить, а то как бы мальчика не засудили почем зря. Он ведь единственный взрослый мужчина в семье, в девятый класс не пошел, на мыловаренный завод устроился. Если осудят, что тогда?
Пока Ася говорила, по своему обыкновению звонко, будто на собрании учкома, Майя не отрываясь глядела на потемневшее лицо Коли. Под ее тяжелым, вопрошающим взглядом он повел себя весьма странно, вскочил, забегал по комнате, зачем-то схватился за свою виолончель.
– Я забыл совсем, мне тут… мне срочно надо сегодня Шуберта… – пробормотал он взволнованно.
Коля был неплохим артистом и, если надо, мог сыграть и смерть на дуэли, и восторженное признание в любви. Но вот сильных эмоций скрывать не умел. Когда ему впервые двойку в четверти влепили, расплакался, как девчонка. Так что Майка знала, если забегал, значит, было отчего.
– А когда же его ударили? – спросила она, не отрывая от Коли строгого взгляда.
Тот лишь пожал плечами, вместе с виолончелью отступая назад.
– Мишка