Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи. Вацлав Вацлавович Михальский
к губам указательный палец, дескать, «молчи», да еще и погрозила мне этим же пальцем.
Я понял, что пасьянс – дело нешуточное, и больше не вспоминал про лампу, хотя она коптила все сильней. Тогда я впервые подумал, что раз мои бабушки сидят, как в рот воды набрав, то значит, карточные гадания могут что-то решать, во всяком случае, предопределять в этой жизни. Конечно, я не думал именно так, как сейчас пишу, но примерно в этом русле. Потом, в юности и в зрелые годы, когда уже не было на свете Бабук, я просил погадать мою маму, которая насколько хорошо гадала, настолько и не любила это дело. Как ученый зануда, не могу не заметить, что из 10 гаданий 7, а то и 8, сбывались. Процент попадания в цель, как вы понимаете, очень большой, я бы сказал, преобладающий.
Наконец, Бабук положила последнюю карту, хлопнула ладонью по столу и громко, молодо молвила:
– Добже!
Все младшие бабушки, правильно поняв польское слово «хорошо», шумно и радостно встали со стульев и понесли их к столу.
– Господи, дай бог! Господи, прости и сохрани! – широко перекрестилась в пустой угол тетя Нюся и тут же сказала: – Надо иконку повесить!
– Я принесу из города от одной бабки, она даст, – добавила тетя Клава.
А тетя Мотя тем временем уже сняла тряпочкой раскаленное стекло с лампы, подрезала ножницами нагоревший фитиль и снова надела стекло. Все, теперь лампа горела, как надо.
Бабук складывала в колоды карты. Все младшие бабушки раскраснелись от воодушевления.
– А че, девчата, может, самоварчик вздуть! – сияя большими зелеными круглыми глазами, предложила тетя Клава.
Я очень обрадовался: будут ставить самовар, значит, меня еще долго не загонят спать.
Пасьянс «Наполеон» сошелся, но мелькали дни за днями, недели за неделями, а мой дед Адам все не возвращался домой.
В апреле кончилась картошка, кроме той, что строго-настрого припрятала тетя Мотя на посадку. Еще подождать дней десять, и в конце апреля уже можно будет посадить картошку и ждать нового урожая. Еще оставалось немножко бураков. Хлеба не было уже три недели. Начальник конторы, над которой развевался флаг с серпом и молотом и которая время от времени называлась то колхозом, то совхозом, прислал через дедушку Дадава кусок курдючного жира, килограмм, не меньше. Жаль, что жарить на этом жиру было нечего.
Тетя Нюся знала съедобные травы, и мы все на нее надеялись, на тетю Нюсю и на дружную весну.
– Дай бог, скоро трава пойдет, – говорила тетя Нюся, – вот-вот лебеда вылезет, крапива, ничего, как-нибудь переможемся. Только бы Ада наш скорей вернулся.
И я видел, как на добрые тети Нюсины глаза набегают слезы, а сама она при этом улыбается изо всех сил.
Тетя Клава неделю пропадала в городе, зато вернулась со здоровенным черно-синим фингалом под правым глазом, с буханкой черно-серого хлеба, тремя головками чеснока и солдатской фляжкой подсолнечного масла, пахнущего так вкусно, что у меня даже чуть-чуть закружилась голова. А еще тетя Клава принесла мне петуха на палочке! Настоящий леденец, который я облизывал с восторгом!
Тетя Мотя сказала,