Переменные величины. Погода русской истории и другие сюжеты. Константин Анатольевич Богданов
особое внимание исключительной разноплановости исторической действительности)7. У этого вопроса есть и своя дидактическая составляющая, заключающаяся в том, что пафос исторического синтеза по своей сути роднит и обезличивает все отдельные истории. Чему может научить «целостная» история, если любые доводы, сколь бы убедительно они ни были представлены в своей условной совокупности, меркнут перед пафосом позитивной целостности? Мой ответ: ничему8. Таково ценностное восприятие исторического процесса, искушающего оптимизмом до тех пор, пока этот процесс связывается не с различными историями (и рассказами о таких историях), а с историей «как таковой».
Реконструкция прошлого, каким оно предстает в его дискурсивном выражении, а не, предположим, в бессловесности мистического самоозарения, по необходимости имеет дело с фрагментами абстрактного целого. Но является ли оно при этом недостаточным по отношению к этому целому? Что определяет собой нашу собственную вовлеченность в историю на правах равновеликой ей величины? У меня нет ответа на этот вопрос. «Фрагментарная история» – это история событий, людей, предметов, идей и образов, востребованная в своей ретроспективной упорядоченности. Научно-дисциплинарное и жанровое многообразие исследований, посвященных такого рода историям – будь это биография, история войн или история промысла трески, – свидетельствует не только о множестве фрагментов Большой истории, но об условности представления о самой этой Большой истории. Существует ли критерий, препятствующий представлению о любой Большой истории как фрагменте Еще-Более-Большой истории – истории человечества, природы, мироздания? Дидактический ресурс воображения, ответственного за связность и правдоподобие исторической репрезентации, ограничен в этих случаях условностями метода, в настоящем случае – метода вычитывания и сопоставления сведений из источников преимущественно литературного и «окололитературного» характера. Порядок извлекаемых при этом фактов диктуется филологическим подходом – интересом к тому, что, когда, как и кем написано, сказано, – и (как можно думать) умалчивается в цитируемых и упоминаемых ниже текстах. Подобный метод, свойственный гуманитарному знанию в целом, служит предметом неизбывной иронии со стороны представителей точных и естественных наук. Один из характерных отзывов cum grano salis приписывается Эрнесту Резерфорду, сказавшему как-то, что «все науки делятся на физику и коллекционирование марок» («All science is either physics or stamp collecting»)9. Резерфорд прав: исследовательская работа в сфере гуманитарного знания сродни коллекционированию, но ее результаты обладают уже тем (по меньшей мере дидактическим) значением, что они могут быть поняты как прагматически целесообразные – недаром академик И.П. Павлов полагал, что коллекционирование выражает собой пример «рефлекса цели»10. «Рефлекс цели», представляющий,
О том, к каким дидактическим парадоксам приводит апелляция к диалектически «целостной» истории, можно судить по сравнительно давней, но актуальной по своим педагогическим последствиям дискуссии, инициированной пожеланиями президента В.В. Путина о необходимости новых учебников отечественной истории, должных удовлетворять ветеранов и воспитывать молодежь в патриотическом духе: «В этих учебниках должны излагаться факты истории, они должны воспитывать чувство гордости за свою историю, за свою страну» (http://www.polit.ru//news/2003/11/27/630180.html). Нетривиальная формула «объективно, чтобы позитивно» стала стимулом к изъятию из учебного процесса пособий для старшеклассников А. Долуцкого, подготовленных еще в 1990-х годах, но показавшихся слишком «скептическими» к базовым ценностям нового режима, и распространению «патриотических» учебников по российской истории под редакцией А.Н. Сахарова и А.В. Филиппова, апеллирующих к телеологическим детерминантам российской истории, духовным «константам» российского менталитета и т.д. (