Улей. Грегг Олсен
до того, как она разрешилась от бремени, доказал, что его любовь ничего не стоит. А ведь клялся:
– Я буду рядом с тобой, детка.
Лжец!
По мере того, как живот её раздувался, словно попкорн, росла и её неприязнь к Кирку. Зубы у него были какие-то мелкие. Глаза тусклые, почти мутные, как у старой псины, которую последний раз заводят в специальную комнатку без окон в ветеринарной клинике, где хозяева, с плачем, навсегда прощаются со своими питомцами. От Кирка даже запах исходил специфический, от которого Рене во втором триместре стало выворачивать наизнанку.
Дочери она дала имя, считавшееся традиционным в их семье, – Карсон. Самое смешное, как отмечали некоторые, сама Рене по имени её редко называла. Говоря о ней, обычно употребляла «она» или «ребёнок», а пару раз поймала себя на том, что использовала слово «эта».
Мама, однажды услышав это, ужаснулась:
– Рене!
– Что? – как ни в чем не бывало отозвалась она, хотя прекрасно понимала, что маму возмутило её странное отношение к дочери, которое она неизменно демонстрировала с тех пор, как принесла Карсон из родильного дома. Пренебрежительное «эта» машинально слетело у неё с языка во время очередного из бесконечных разговоров с мамой, в ходе которого она пыталась выполнить сразу тысячу дел.
Теперь придется расплачиваться за свои грехи.
Рене просматривала в телефоне объявления с предложениями о работе, цепляясь за хрупкую надежду, что смена трудовой деятельности выведет её из состояния паники, которая теперь правила её жизнью. Наконец она оторвала глаза от дисплея и увидела, что мама смотрит на неё, смотрит тем же взглядом, каким соблазнила её завести ребенка.
– Рене, милая, что с тобой? Какая-то ты… даже не знаю… отстраненная.
– Не знаю, мама, – отвечала она. – Не знаю, почему эта вызывает у меня такие чувства.
– Но… эта, детка? Ее зовут Карсон. У твоей дочери есть имя.
– Да, есть, – согласилась Рене. – Я понимаю, что она – моя дочь, но, мама… – Её голос сорвался на плач.
Мать Рене подошла к дочери, положила ладонь ей на плечо.
– Родная, ты должна взять себя в руки. Карсон – твоя дочь. Так же, как ты – моя.
Не то она сказала.
После разговора с матерью легче ей не стало. Констатация очевидного не затронула струн её души. Простые истины – не аргумент для женщины, которая пребывает во мраке послеродовой депрессии, в черной дыре, что начинает засасывать её в ту же секунду, стоит ей по пробуждении разомкнуть веки.
Толкая перед собой коляску по вязкой глинистой тропе, Рене жевала нижнюю губу, – чтобы не дай бог не озвучить мысли, мельтешившие в её голове. Со мной что-то не так. Ребёнок – это навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. Или – скорее бы! – пока лекарства, что прописал ей врач, не начнут действовать. Но когда это будет? Таблетки она глотает горстями, как слипшиеся желейные драже, что лежат в вазочке на стеклянном столике дома у мамы.
Лучше бы я завела собаку.