Белый князь. Юзеф Игнаций Крашевский
должно быть, выплакал от горя по любимому Казимиру остатки глаз, Флориан Краковский, Пётр Люблинский, епископы.
Он шёл в доспехах, с высоко поднятой головой, свысока гордым взглядом меряя толпы, без скорби и тревоги на лице, только какой-то уставший и равнодушный, часто прикладывая белый платок к белому и красивому лицу.
На его шлеме светилась корона, инкрустированная дорогими каменьями, королевский плащ свисал с плеч. Одной рукой он опирался на рукоять меча.
Ни народ, которым он должен был править, к нему, ни он к этим толпам не проявлял того желания и надежды на взаимную любовь, которую могла возвестить связь отца с детьми. Король смотрел равнодушно, на короля поглядывали с опаской.
Он, конечно, знал, что умершего короля холопов не заменит.
Он ослеплял только роскошью двора и хотел доказать свою силу. Двор Казимира в последнее время был блистательным, но никогда не мог сравнится с двором Людвика. А как умерший пан был милостив, так и те, что его окружали, везде и всегда по-братски и сердечно себя проявляли. Людвиков двор имел облик панский, гордый, презрительно смотрящий, как и он, рыцарский, но грозный, мрачный, пугающий.
Достаточно было взглянуть на этих венгерских магнатов, обшитых золотом, чтобы разогнать толпы.
Похоронного траура ни Людвик, ни они не надели даже на этот день и минуту – едва искривлёнными лицами не издевались, говоря хмурым и плачущим людям:
– Теперь мы ваши паны!
Эта угроза владычества сжимала каждому, кто на них смотрел, кипящую грудь. Другие представители королевской свиты также указывали друг на друга, шепча потихоньку.
За королем шёл Владислав Опольский, который и при смерти Казимира там был, и от Людвика не отступал. Тот также пански выглядел и в нём текла кровь Пястов, но на старых сердечных Пястов он совсем не был похож.
В колыбеле или на рассвете немцы взяли его на учёбу и переделали в своего, так что говорили, что свой язык он с трудом использовал и вовсе его не любил. Разум, смекалка и мужество смотрели из его глаз, только любви в них не было.
Он шёл за королем, ни на что не глядя и не видя; только на него смотрел, как бы ждал слова, приказа, знака.
Иногда Людвик тоже на него поглядывал, точно спрашивал: «Когда это кончится?»
С другой стороны за королём следовал красивый мужчина, с щуплой фигурой, женским милым лицом, чёрными горячими глазами, с живыми и беспокойными движениями. Был это князь Кажко Шчецынский, любимец покойного, воспитанник и внучок.
Этот шёл рассеянно, бросая взгляды то туда, то сюда, а на него с интересом глядели многие. Он был своим – а теперь и он на милости чужаков. Тихо шептали, что королевское завещание, в котором он многих, и этого князя, одарил, Людвик, должно быть, порвал, и не думал исполнить воли умершего.
Дальше шли женщины, все покрытые чёрными накидками. Старая королева, венгерская вдова, дочка Локетка, – впереди. Удивительно было глядеть на неё.
Люди знали и считали её годы; сын, сороколетний муж, тоже ей предшествовал, а королева, если не казалась