Правы все. Паоло Соррентино
Бразилии, Аргентине и Венесуэле мои диски разлетаются пулеметной очередью. Пулеметной очередью, я не вру.
Меня ждут. Чему я хорошо научился, так это заставлять себя ждать. Чую, я в этом деле достигну такого мастерства, что вообще перестану приходить. Но это уже другая история.
Аплодисменты пропитаны тоской по дому, типа спой нам «О соле мио»[5] или «Монастырь Святой Клары»[6]: шестидесятилетние итало-американцы хлопают пустой сцене, ожидая триумфального появления. Чьего? Моего!
Я этих итало-американцев знаю как свои пять пальцев. У этих людей антенны ловят итальянское телевидение, они росли, наблюдая у родителей приступы тоски по родине. Таким, как они, можно доверять.
Мой бессменный пианист Рино Паппалардо громко зовет меня и колотит по двери гримерки крепкой рукой, в которой он сейчас сжимает красный коралловый рожок – защиту от сглаза. Пора.
– Уже иду, – шепчу я еле слышно, изучая свой голый, раздутый, волосатый живот. Бросаю в зеркало гордый взгляд, который сразил не одну девицу, и с тревогой замечаю, что, черт возьми, у карих глаз пролегли морщинки, – этого еще не хватало. Но все равно в моем взгляде одновременно есть хитринка и готовность подстраиваться, цинизм и романтика. Задерживаю дыхание, стараюсь избавиться от морщинок и припухлости. Результат не впечатляет. Разглаживаю шелковую рубашку, снова бросаю решительный взгляд в зеркало в раме из белых лампочек – величественный, как жрец, полный надежды на то, что все пройдет хорошо, – так уж я устроен, меня переполняют эмоции, страх, тревога и возбуждение.
Рино опять зовет и колотит в дверь.
– Иду, сестрички, иду! – отвечаю я.
И залпом выпиваю четвертый джин-тоник.
Мы шагаем по длинному коридору в свете неоновых ламп, выстраиваемся за кулисами – ни дать ни взять мэр города и его советники: сначала я, за мной – Рино Паппалардо, барабанщик Лелло Ко́за, басист Джино Мартире, гитарист Титта Палумбо. Все в смокингах, сами на себя не похожие, потные от волнения, все с отвратительной мыслью, что эта площадка не для музыкантов нашего уровня.
В глубине души Титта наверняка думает, что мы даже ноты читать не умеем. Но только в глубине души. Успехом мы обязаны музыкальному уху.
– Вот бы глотнуть «Баллантайнса», – шепчет Коза Мартире.
– А вдруг он в зале? – ехидно отвечает испуганный Мартире.
– Кто? – глухо переспрашивает Лелло Коза.
– Баллантайн. Ну, владелец фирмы, – объясняет Джино Мартире.
– Заткнитесь, – командую я. И все замолкают.
– Четыре, – хрипло объявляет Лелло Коза и начинает медленнее, чем обычно, выбивать на барабанах четыре четверти. Но почти сразу набирает обычный темп. Я мрачно гляжу на него из-за кулис. Во время вступления, которое длится бесконечные двадцать четыре секунды, я с ужасом думаю, что зал куда больше, чем я его помнил, что у меня во рту скопилась слюна, слишком много слюны, пятнадцать секунд – и я вступаю, выхожу на сцену, даже меньше чем через пятнадцать секунд,
«‘O sole mio» («О мое солнце», 1898), автор текста – Джованни Капурро, автор музыки – Эдуардо ди Капуа.
«Munasterio ‘e Santa Chiara» (1945), автор текста – Микеле Гальдьери, автор музыки – Альберто Барберис.