Новая кровь. Кривая империя – IV. 1610—1689. Сергей Иванович Кравченко
на Можайск.
В осажденном центре Москвы было голодно, самые небрезгливые «люди литовские» уже варили в полевых кухнях и поджаривали на кострах части тел, ненужные павшим сослуживцам.
Трубецкой и Пожарский надолго заспорили, кому ездить с докладом, а кому важно восседать на месте. Пока Дионисий их уговаривал и мирил, в Кремле стало совсем худо. 22 октября казаки пошли на приступ и взяли Китай-город. Кремлевские бояре взмолились к Пожарскому, чтобы «пожаловал, принял их жен без позору». Пожарский лично у ворот встретил княгинь да боярынь и отвел их под присмотр и на кормление к Минину. Казаки чуть не задохнулись от такой наглости. Одни, значит, годами без баб белую кровь проливают, а другие сидят на народных деньгах, в бою их не видать, спят в теремах и не в одиночку, так еще законной добычи не дают! А ну-ка, мы этого Пожарского убьем! Но покричали, погорячились и успокоились на простых московских девках.
Кремль решил сдаться. Сперва под гарантию жизни выпустили «русских людей» – бояр Мстиславских, Воротынских и прочих. Казаки, в натуре, хотели их порубать. Ополчение Пожарского встало стеной за родную сучью власть. Бояре были уведены в хорошие места «с большою честию» (!). Потом сдались поляки. Их пришлось поделить. Наши казачки свою долю военнопленных, конечно, поубивали да пограбили. А те, кому повезло попасть к союзникам, были обласканы, напоены и накормлены. Пытали только казначея Андронова, куда девал кремлевские сокровища? Недолго мучился Андронов и выдал шапки царские, кое-какие камушки, всякую мелочь. Куда подевались рога и копыта волшебного зверя, в «пытошном» листе не сказано.
Надо было праздновать победу. С двух разных концов Москвы двинулись в Кремлю два крестных хода. Один с Пожарским и ополченцами, другой – с казаками Трубецкого. Из Кремля им навстречу вышел третий, чисто поповский, крестный ход с известной нам Владимирской богоматерью. Москвичи все взвыли от радости и попадали на колени. Они уж и не чаяли увидеть вновь прекрасный лик. Тут бы Пожарскому подойти к Матери и сыграть сцену в стиле Годунова – «Зачем ты, Дева, меня, недостойного, тащишь в цари?…» Ну, нет, конечно, не посмел. Скромен и политически недалек был наш Дмитрий Михалыч.
Вошли в Кремль, брезгливо перешагивая через коричневые пирамидки, оставленные оккупантами. В церквях стояли чаны с недоваренной человечиной, поэтому все слова с намеком на еду вызывали у победителей немедленную рвоту. Но «обедню» все-таки отслужили. Хорошо, что Пасха миновала, а то какие могли бы случиться неприятности при вкушении «тела Христова»?!
Упустивши шанс с мадам Владимирской, Пожарский поселился теперь на Арбате в окуджавской меланхолии и ездил в кремлевский дворец Годунова – к Трубецкому с докладом. От сих пор карьера Пожарского тихо угасала и окончилась, как началась: в компании мясника Минина-Сухорукого под Кремлевской стеной. Да и то, когда нужно было строить действующую