Валенсия и Валентайн. Сьюзи Кроуз
машины (У вас тревожный невроз! У вас обсессивно-компульсивное расстройство! И у вас начинается депрессия!), полагала, что бояться тридцати пяти бессмысленно и глупо. Вслух она этого не говорила, но Валенсия догадывалась, что она так считает. Похоже, ей больше нравилось, когда Валенсия боялась смерти или пожара в квартире.
Когда на последнем приеме Валенсия сказала: «Меня тошнит от одной только мысли, что мне исполнится тридцать пять», Луиза оторвалась от того, что делала, и, как щенок, склонила голову набок; серьги-канделябры при этом громко звякнули на шее. Зато волосы даже не шелохнулись; коротко постриженные и уложенные в твердый как камень, пламенный пучок на макушке, они напоминали свечу. Валенсия всегда восхищалась этим утонченным проявлением храбрости – короткими волосами. Прятаться Луизе было не за чем. Валенсия же никогда даже не убирала волосы за уши.
Луиза пыталась заправить степлер, и Валенсия сначала подумала, что ее признание останется без ответа, но потом все сложилось, раздался щелчок, и степлер выстрелил на пол серебристую скобу.
– И что дальше? – спросила Луиза, откладывая степлер и беря стопку бумаг.
Валенсия не знала, каким психотерапевтом была Луиза, хорошим или плохим, потому что ей не с кем было сравнивать. Она была доброй, но, казалось, не всегда дружила с головой. Как будто ее разум был шариком, наполненным гелием и летающим по углам комнаты, тогда как длинное тело раскачивалось взад и вперед в кресле напротив стола, занимаясь какой-то посторонней работой, не имевшей никакого отношения к клиенту. В офисе пахло цветами – не каким-то одним цветком, а всеми цветами сразу.
– Что дальше? – повторила растерянно Валенсия, глядя в угол комнаты, где парил разум Луизы.
– Следующие самые пугающие вещи. Если тридцатипятилетие возглавляет список того, чего вы боитесь, то что идет дальше, под вторым и третьим номером? – Теперь Луиза пыталась выровнять бумаги, постукивая стопкой о стол. Будь Валенсия человеком более уверенным в себе, она бы попросила Луизу прекратить это, потому что стук отвлекал. Но ни уверенной в себе, ни напористой Валенсия никогда не была.
– Самолеты, – сказала она, повышая голос, чтобы перекрыть стук бумаг. – А потом шоссе.
– Вы боитесь самолетов или боитесь летать? – уточнила Луиза.
Бум, бум, бум.
– О да, летать, – чувствуя себя дурочкой, сказала Валенсия. – Самих самолетов я не боюсь. Боюсь только, что они падают… с неба. Вместе со мной. – Она знала, что это каким-то образом работает: самолеты могут летать с людьми внутри, летать туда, куда надо, и даже приземляться не взрываясь. Но если бы она оказалась на борту, все, что обычно срабатывало, отказало бы, потому что она это заслужила. Иногда Валенсия задумывалась, не проявление ли это тщеславия, чувства собственной важности – думать, что одно только ее присутствие способно изменить законы физики или остановить механическую работу гигантских реактивных самолетов.
– Вы когда-нибудь летали? – спросила Луиза, поразив Валенсию способностью задавать вопросы