Россия и мусульманский мир № 4 / 2012. Отсутствует
действий центра для региона). Так, для якутян важно, как осуществляется северный завоз, без которого на их территории нельзя прожить, как помогает центр во время наводнений и т.д. Имеет значение историческая традиция и недавние события, связанные с национальными движениями, конфликтами. Очевиднее всего это проявляется в северо-кавказских республиках, но влияет и на других территориях РФ.
От конкретных региональных ситуаций зависит и само содержание представлений о российской идентичности, в соответствии с которыми человек ощущает себя россиянином. У одних людей превалирует ассоциированность по принципу государственной принадлежности, у других – это больше выполнение гражданского долга, каких-то обязательств перед своими согражданами.
В первом случае российская идентичность выступает больше как идентификация с государственной общностью – как национально-государственная, политическая идентичность, во втором – как гражданская идентичность. Между ними нет, как упоминалось, непроходимой стены. Но у нас гражданское общество еще только формируется, а историческая традиция больше акцентирует представления людей в сторону лояльности государству, нежели гражданской солидарности. Поэтому даже при сходных показателях идентифицирующих себя с российскими гражданами значение и ассоциирующиеся у людей символы российскости могут различаться. И такие различия проявляются не только у людей в каком-то конкретном регионе, но и в межрегиональном разрезе.
Можно допустить, что относительно высокие показатели по Северо-Кавказскому региону, полученные в Европейском социальном исследовании, связаны больше именно с ассоциациями с государством или желанием продемонстрировать лояльность при опросе. Возможно, это реакция на дискриминационные высказывания, звучащие порой в центре, стремление показать – мы такие же граждане России, как и вы.
Каких-то заметных возрастных различий в идентификации себя как россиян и по этническому признаку нет. Немного больше идентифицирующих себя с людьми своей национальности среди самого старшего поколения – 93 против 87 % среди молодежи 18–25 лет, что скорее всего связано с пережитыми им национальными движениями в республиках СССР, расколом Союза и, возможно, реакцией на приток инокультурных мигрантов. Это подтверждается тем, что при альтернативном выборе среди старшего поколения людей, «скорее чувствующих себя россиянами», тоже оказалось чуть больше (53 против 44 % среди 18–25-летних).
При таких высоких показателях распространенности и российской, и этнической идентичности подтверждается их совместимость и теряет остроту вопрос их конкурентности. Казалось бы, данные свидетельствуют о высокой интегрированности общества и надуманности темы о сепаратизме и разобщенности населения страны. И в чем-то это действительно так. Однако важны основания интегрированности. Исследования Левада-центра в 90-е годы давали основания говорить о негативной идентичности наших сограждан. Мы знаем о высокой социальной