Покуда я тебя не обрету. Джон Ирвинг
до «Краснапольски», ведь ему надо было пройти через весь квартал, мимо каждой женщины, мимо каждого окна, мимо каждой витрины.
Интересно, он замедлял шаг хотя бы иногда? Попадались ли женщины, при виде которых он застывал как вкопанный? Адское пламя угасало в глазах Бриля, когда он засыпал, или же во сне геенна огненная полыхала в них еще ярче?
Алиса не очень любила сидеть в салоне, когда там бывал Бриль, и поэтому по субботам Петер частенько предлагал ей отправиться на Зеедейк – мол, пусть научит неумеху Радемакера хоть чему-нибудь.
– Бедняга Тату-Тео, – говорил в такие дни Петер, – думаю, сегодня ему стоит взять выходной – а лучше урок у Дочурки Алисы.
Оплеванный всеми Тату-Тео вовсе не принадлежал к разряду «мясников», ему просто не повезло – он работал в одном квартале не с кем-нибудь, а с самим Тату-Петером, татуировщиком от бога. Способности к искусству у него были, не то что у Сами Сало или Тронда Хальворсена, – ему не хватало другого, говорила Алиса, тонкости вкуса. А еще Алисе был по душе его подмастерье, Робби де Вит. Все вокруг знали, что и сам Робби без ума от Алисы.
Итак, как только выдавалась возможность, Алиса и Джек бросали Якоба Бриля (тот совершенно не собирался по ним скучать и радовался, когда они уходили) и отправлялись в «Красный дракон» сменить обстановку. Туда, особенно по субботам, заходили толпы туристов, а иногда к Тео отсылал клиентов и сам Петер – их порой оказывалось больше, чем они с Брилем могли обслужить, а жадностью Петер не отличался. Правда, он строго-настрого наказывал обращаться только к Дочурке Алисе.
Радемакер, наверное, был ему за это благодарен, хотя, скорее всего, переживал всякий раз, когда очередной клиент просил провести его к Дочурке Алисе. Тео тепло относился к Алисе, и она платила ему взаимностью. Снова Джек и мама зажили словно по расписанию – их первые недели в Амстердаме напоминали счастливые деньки в Копенгагене с Татуоле и Бабником Мадсеном.
Как и Ларс, Робби де Вит пытался завоевать Алису, заботясь о Джеке. Алисе Робби нравился, но дальше дело не шло. Она тоже любила Боба Дилана, они вместе подпевали его записям, которые все время крутились в «Красном драконе», перекрывая шум тату-машин. Дилана любил и сам Радемакер, он всегда называл его настоящим именем, по-немецки, но, как потом выяснил Джек, с ошибкой.
– Ну что, давайте снова слушать Дер Циммермана, – любил сказать Тату-Петер и подмигнуть Джеку, в обязанности которого входило менять пластинки (а по-немецки надо было говорить не «дер», а «ден», в винительном падеже).
Джеку нравились бакенбарды Робби, они чем-то походили на неудачную эспаньолку Ларса. Фигурки в Джековом вертепе – да-да, и сам младенец Иисус – до сих пор пахли травой, так что мальчик узнал характерный запах, исходивший от Роббиных самокруток, но сколько раз мама затягивалась ими, он не считал. Сыну она сказала, что это помогает ей попадать в тон, подпевая Бобу.
Однажды много лет назад Радемакер устроился ловить рыбу на траулере у берегов Аляски, и какой-то «эскимос-татуировщик»