Диссертация. Марина Столбунская
Алевтина не могла, чувствуя, что одно неверное движение – и хрупкое девичье горло не выдержит натиска лезвия, с которого уже стекали капли крови, она зажмурилась и мысленно звала от отчаяния маму. Боль и унижение заставляли слёзы литься потоком, нахлынула тошнота, девушка с трудом давила в себе рвотный позыв, нож всё плотнее прижимался к горлу, находившийся в исступлении насильник терял за ним контроль. В один момент ей совсем стало нечем дышать, и она уже хотела, чтобы он зарезал её, осквернённую. Но насильник, сделав своё мерзкое дело, внезапно ударил её в висок так, что Алевтина потеряла сознание.
Девушка очнулась оттого, что кто-то лизал ей лицо. С отвращением она резко отпрянула в испуге, оказалось, что это собака. Лохматая псина виляла хвостом и смотрела добрым взглядом. Вмиг вспомнив всё, что с ней произошло, Алевтина зарыдала, ощупывая своё тело. Её колотило, схватилась за голову – та болела, на горле – неглубокий порез, но самое страшное было гораздо ниже, по ногам стекала вязкая жижа, девушку вырвало прямо на платье, добавив к её униженному образу последний штрих. Зло пнув собаку ногой, она поплелась домой, не переставая всхлипывать, теперь уже беззвучно, чтобы не услышали соседи.
Галина Фёдоровна, открывая дочери дверь, собиралась накинуться на неё с упрёками, но в ужасе зажала рот рукой, отстранилась к стене и в полуобмороке осела на пол от представшей перед её глазами картины.
Алевтина справедливо рассчитывала на сочувствие и жалость, а получила от матери лишь порицание. Она стояла в душе и беспощадно драла свою кожу мочалкой, пытаясь стереть воспоминания о прикосновении мерзких рук, а Галина Фёдоровна всё не унималась, сыпала в лицо дочери обвинения.
– И надо было тебе переться на эти танцы! И без Саши! Как теперь это от него скрыть?!
– Я не собираюсь ничего скрывать, а завтра пойду в милицию заявление писать, – уже спокойным голосом отвечала ей дочь, кутаясь в полотенце.
– С ума сошла! И думать забудь! Никакой милиции. Это же позор какой! И там будешь всё это рассказывать?! Да Саша бросит тебя сразу, как только узнает! А соседи?! Ты хочешь, чтобы пальцем тыкали, клеймо навесили? Думаешь, сочувствовать тебе будут? Нет уж, дорогая моя, никто не пожалеет, все скажут, что так и надо было.
– Мама, как ты можешь так говорить?! – Алевтина в слезах убежала в свою комнату, хлопнув дверью.
– И не хлопай так. – Галина Фёдоровна вошла, чтобы бинт на порезанное горло наложить. – Сядь, перевязать надо, а то ещё заразу занесёшь. Завтра Саша приедет, я скажу, что ты срочно к больной тётке уехала в другой город, скоро вернёшься. А ты сиди тихо и не высовывайся. Слушай, что мать говорит, мать ведь плохого не посоветует. Да и жизнь я прожила, знаю, о чём говорю. – Она погладила дочь по волосам в мимолётном приступе сочувствия. – Ты спи, отдыхай. И не вздумай из комнаты выходить.
Тёплой августовской ночью Алевтине было холодно под одеялом, она закрыла окно, чтобы не слышать предрассветное пение птиц, в её голове больше не звучал