В окопах Сталинграда. Виктор Некрасов
машет рукой с проезжающей повозки. Как будто Калужский – помощник по тылу. Сидит на повозке и машет рукой:
– Давайте, давайте сюда!
Подходим. Так и есть – Калужский. От него пахнет водкой, гимнастерка расстегнута, гладкое лицо с подбритыми бровями красно и лоснится.
– Залазьте в мой экипаж! Подвезу домой. Трамвая все равно не дождетесь. – Он протягивает нам руку, чтобы помочь влезть. – Водки хотите? Могу угостить.
Мы отказываемся, не хочется что-то.
– Напрасно. Водка хорошая. И закусить есть чем, дополнительный паек не успели раздать. Масло, печенье, консервы рыбные. – Он весело подмигивает и хлопает дружески по плечу. – А хлопцев своих на те повозки сажайте. Со мной весь склад вещевой едет, пять подвод.
– А вы куда путь держите? – спрашиваю я.
– Наивняк. Кто такие вопросы теперь задает? Едем, и все. А тебе куда надо?
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно отвечаю. До Сталинграда как-нибудь доберемся.
– До Сталинграда?
– А тебя что, не устраивает? В Ташкент хочешь? Или в Алма-Ату?
И он бурно хохочет, сияя золотыми коронками. Смех у него заразительный и сочный. И весь он какой-то добротный, не ущипнешь.
– Наших не встречал? – спрашивает Игорь.
– Нет. Бойцов только, и то мало. Говорят, что майора и комиссара убило. Максимов будто в окружение попал. Жаль парня, с головой был. Инженер все-таки…
– А где твои кубики? – перебивает Игорь, указывая глазами на его воротник.
– Отвалились. Знаешь, как их теперь делают? – Калужский прищуривает глаз. – Оденешь, а через три дня уже нет. Эрзац…
– И пояс у тебя как будто со звездой был.
– Был. Хороший, с портупеей. Пришлось отдать. Фотограф дивизионный выклянчил. Вы знаете его – хромой, с палочкой. Неловко отказывать как-то. Уж больно канючил. Может, все-таки по сто грамм налить?
Мы отказываемся.
– Жаль… хорошая, московская. – И он отхлебывает из фляжки, закусывая маслом, просто так, без хлеба.
– Мировая закуска. Никогда не опьянеешь. Обволакивает стенки желудка. Мне наш врач говорил. Тоже головастый. Два факультета кончил. В Харькове. Я даже диплом видел.
– А он где, не знаешь?
– Не знаю. Вырвался, вероятно. Не дурак, куда не надо, не лезет. – Калужский опять подмигивает.
И он долго еще говорит, отхлебывая время от времени из фляжки и облизывая короткие, жирные от масла пальцы. Иногда он прерывает свой рассказ и переругивается с соседними подводами, с застрявшими и мешающими проехать машинами, с ездовыми, потерявшими кнут или прозевавшими колодец. Все это мимоходом, хотя и не без увлечения и определенного даже мастерства.
А вообще, на вещи он смотрит так. Дело, по-видимому, приближается к концу. Весь фронт отступает – он это точно знает. Он говорил с одним майором, который слышал это от одного полковника. К сентябрю немцы хотят все кончить. Это очень грустно, но это почти факт. Если под Москвой нам удалось сдержать немцев, то сейчас они подготовились дай Бог как… У них авиация, а авиация сейчас – это все… Надо