Пятьсот дней на Фрайкопе. Наит Мерилион
снизу вверх.
Когда Оллибол зашевелилась и зарычала одновременно, Рин была готова. Она влила ей в рот ложку приготовленной смеси, а за ней еще одну и еще. Оллибол плевалась, рычала и мычала, словно разучилась говорить, долбила ногами по полу, сбивая пятки любимых туфель. Но на седьмой ложке затихла и обмякла. Пару минут она лежала как неживая, а потом открыла глаза и уставилась на Рин, попыталась пошевелиться, осознала, что связана, и… испугалась.
– Что случилось, Рин? Что происходит…
Свет фонаря прыгнул на кастрюлю, а затем на Оллибол. Джироламо требовал продолжать поить ее, а Рин хотелось кинуться к подруге и развязать ее поскорее.
– Оллибол, я все тебе объясню, но ты должна кое-что выпить…
– Который час? Я не буду ничего пить!
– Оллибол, пей, пожалуйста.
Через пять ложек, три из которых она все же сплюнула, похитительница снова завела разговор:
– Отпусти меня. Зачем вы это сделали? – Оллибол покосилась на Джироламо.
И Рин тоже на него обернулась, но Джироламо был непреклонен. Фонарик на кастрюлю и на Оллибол.
– Прости… Тебе нужно еще…
И Рин снова залила в рот несчастной четыре ложки.
– Что у тебя с носом? Туманова мать, что здесь вообще творится?!
Свет от фонаря попал Рин на руки, а затем на ремни Оллибол. Джироламо разрешил, наконец, ее развязать.
Только когда туман за окном впитал в себя розоватые отсветы солнца, Оллибол пришла в себя от свалившегося на нее потока информации.
– Я до сих пор не могу поверить, что он разговаривает фонарем! И как ты могла скрывать? Какая ты после этого друллега?
– Оллибол, не начинай…
Рин была счастлива от того, что подруга вернулась, и счастлива, что теперь ничего не нужно от нее скрывать, а еще у нее не болел больше ни позвоночник, ни нос, потому что Оллибол вылечила их заклинаниями. Но было и то, что омрачало это и без того дикое утро. То, что в департаменте сделали с Оллибол, чтобы выкрасть Джироламо.
– Все как в тумане, Джироламо, – начала Оллибол. – Я бы никогда тебя никому не отдала, но они опутали нас своими мощными заклинаниями… Нас всех собрали в зале, всех, кто работает в домах милости… Много говорили о преобразованиях, о стажировках для инфамов, о трудоустройстве в самом департаменте. А потом одна из этих сплела в воздухе заклинание, и мы увидели тебя. Я не сразу тебя узнала… Сам понимаешь…
Оллибол виновато посмотрела на пациента, а потом посмотрела на Рин.
– Знаешь, Рин, он совсем другой, когда владеет телом и лицом. Такой… живой. И рот не такой косой, как сейчас. И взгляд у него острый, внимательный, немного строгий и немного хитрый. И немного теплый.
– Оллибол, хватит. У него и сейчас все в порядке, – громко сказала Рин и потом одними лишь губами, возмущенно глядя на подругу, дополнила: «Он же все понимает!».
– Да… Это… Так вот. Показали нам тебя и сообщили, что твои родственники тебя потеряли. Спросили, в каком доме милости ты находишься. Я хотела сказать, но подумала, что все это слишком странно, и промолчала. И пока все рассматривали