Потерянный ребенок. Эмили Гунис
были такими теплыми, что на мгновение в уголках его губ мелькнула расслабленная улыбка.
Теперь у него была внучка. Она была похожа на своего отца в ползунках, с его вытянутым лбом и темными глазами, но она была красива. Кроме того, он был с дочерью все это время, два дня и две ночи.
Джесси слишком долго отказывалась от анестезии. Харви гладил ее по спине и держал за руку во время каждой мучительной волны схваток, а она все повторяла, что дала обещание Адаму пройти через все без наркоза, и хотела, чтобы он гордился ей. Харви старался, как мог, переубедить ее, но она и слышать ничего не хотела. Когда же боль стала настолько невыносимой, что она больше не могла терпеть, врачи сказали, что для анестезии уже слишком поздно. К тому моменту, когда ей нужно было тужиться, она не спала и не ела уже более двух суток и просто не была способна на последнее усилие. Девочка никак не хотела появляться на свет, и, будучи не в силах чем-либо помочь, Харви с ужасом смотрел, как врачи с почти грубой, как ему казалось, силой высасывали и вытягивали из нее тельце слабой малютки.
Джесси назвала ее Элизабет Роуз. Он ожидал – надеялся, что средним именем девочки станет Элизабет, однако это был невероятно трудный шаг, учитывая, как долго Джесси даже не произносила имени своей приемной матери. Вместе с тем это было суровое напоминание о том, что таилось на глубине.
Харви снял замок с двери своей мастерской и выбил примерзшую задвижку. В попытке занять себя делом до того момента, когда больница откроется для посещений, он решил собрать с покрытых паутиной полок инструменты для ремонта ворот, с которыми Джесси вечно мучилась. Сквозь маленькие окна пробился лучик света и упал на перчатки для садоводства, которые принадлежали Лиз. Харви медленно взял их, сжал своими длинными пальцами ткань и поднес их к лицу, вспоминая, как касались его подбородка руки жены. Он закрыл глаза.
Соберись, дед. Голос звучал так же явно, как лай собак снаружи. Ты так хорошо держался, но сдаваться нельзя. Ты нужен Джесси. Ты нужен своей внучке.
Он правда был им нужен. Вскоре после рождения Элизабет они сидели в палате, и акушерка буквально затягивала Джесси в пучины стресса, все твердя о том, что девочка не хочет брать грудь. Было четыре часа дня, уже темнело, Джесси не спала вот уже почти трое суток, а одна из акушерок посчитала нужным сказать ей, что у нее «странные соски».
– Попробуйте покормить ее, Джессика, – рядом появилась еще одна акушерка с короткими черными волосами, держащая малышку на руках. У нее изо рта пахло луком. Джесси все еще зашивали после операции.
Его дочь повернулась к нему с широко раскрытыми глазами.
– Когда уже Адам приедет, папа? Уже темнеет, а тебе нельзя остаться со мной на ночь, только отцу ребенка можно. Мне нужно, чтобы он присмотрел за ней. Я боюсь, что ночью ее кто-нибудь заберет.
У Джесси был тот же одержимый взгляд, что и у Ребекки когда-то, та же уверенность в том, что кто-то хочет навредить ее дочери.
– Он вылетает завтра утром. К вечеру он уже будет здесь, милая, –