Копье Судьбы. Ольга Тарасевич
таким: «Еще раз спасибо Вам за любезное приглашение в театр. Это был незабываемый вечер. Безгранично благодарна Вам за Вашу доброту. Считаю часы до момента, когда мне дарована будет радость новой встречи. Ваша Ева»[5].
Он не заметил, как Ева опустила написанное в уборной письмо в карман его светлого плаща, потому что в этот момент вдохновлено рассуждал:
– Природа оказывается очень жестокой по отношению к отдельному индивидууму, она безжалостно отзывает его с этой земли, раз он неспособен выдержать ударов жизни, но зато она сохраняет расу, закаляет ее и дает ей силы даже для больших дел, чем до сих пор[6].
Как всегда практически ничего не понимая из его речи, Ева согласно кивала и ослепительно улыбалась.
Оказывается, счастье – так просто. Он рядом. Соскучился, пригласил в театр, а еще впереди ужин, а потом…
Собственные мечты, одна заманчивее другой, лихорадочно проносящиеся в голове, казались Еве почти реальными. Попрощавшись с фюрером, она продолжала представлять до мельчайших подробностей все-все. И как он объяснится в любви, и свадьбу, и детей, а еще хорошо бы домик купить, можно небольшой, но очень уютный…
– Ева, к тебе пришли. – Отец заглянул в ее комнату и нахмурился. – Почему ты позволяешь своим друзьям заходить к тебе так поздно? Да и возвращаешься ты, дочь, тоже не рано. Хочу тебе напомнить, что до замужества…
Ева, недослушав проповедь, выскользнула в дверь.
«Ади, – обрадованно встрепенулось сердце. – Решился!»
Но в прихожей стоял понурый Эмиль Морис. Покрасневшие глаза, серое лицо.
– Пошли на лестницу, там поговорим, – испуганно пробормотала Ева. – Что случилось?
– Фюрер уезжал из Мюнхена. И вот Гели за неделю нашла себе двух любовников! Скрипача из Вены и инструктора по лыжам из Инсбрука. Она… – Морис потер левую часть груди и, вздохнув, продолжил: – Сама себя им предлагала! Гели сходит с ума, дядя душит ее своей любовью… Конечно, он все узнал, закатил скандал. Пригласил тебя в театр. Я так радовался. – Голос Эмиля дрогнул. – Думал, все, конец. А когда он вернулся, то сразу же бросился в ее спальню. Прямиком, со всех ног… Даже плащ не снял! И они помирились. Нужно что-то придумать. Нужен план, понимаешь?
Ева понимала одно: все напрасно. Он любит Гели. И это так больно, что боль заполняет все, а больше, кроме нее, уже ничего не остается…
Через несколько дней страдания все еще кровоточили. Только к ним прибавились горькая пустота, тяжелая усталость, тупое безразличие. Смирение.
«Я признаю свое поражение, – думала Ева, закрывшись в темной комнате с катушкой пленки. – Больше ничего уже между нами не будет. Если даже измену простил – любит ее, крепко любит».
Дверь вдруг распахнулась. Секунду Ева остолбенело смотрела на струю яркого солнечного света, вспоровшего темноту вплоть до извлеченной из футляра пленки в ее руках. Потом хотела сказать шефу, что он спятил и засветил несколько съемок. Но не успела.
– С
5
6