Второй. Владислава Николаева
нити на языке.
Снова нахожу повод укорить себя. Нужно было упражняться. Блюдо хорошо, когда приправлено в меру. Моя аура пересолена. Когда глотаешь такое, невольно сбиваешься с дыхания и хватаешь ртом воздух. От того теперь так трудно разговаривать. Ну и из-за ваты.
Молча смотрю прямо перед собой, стараюсь быть доброжелательной.
– А…, – говорит Стахий.
Начинается.
Нет, не запланированная диверсия. Просто я срываюсь и врежу собственному плану.
Я потеряла контроль над собой, и голова моя как будто не моя и даже приблизительно не представляет, что творит подотчётное тело. Рывком дёргаюсь с места, утягивая за собой чьи-то руки, прижимаюсь лбом к холодной поверхности камня. Он гладкий и неживой. Так не должно быть. С минуту моё сердце бьётся в одиночку, потом мой лоб чувствует ответный удар. Живой.
Рвусь внутрь. В какой-то момент кажется, что крылья чем-то скованы. Полёт куда красивей, но если нет возможности, то подойдёт и падение. Падаю. Губы касаются стыка четырёх плиток. Камень прижимается к плоти, нагревается. Животворящий гул разносится по низкочастотным волнам.
Пора бежать.
Я не подготовлена. У меня нет лампы. Камни пола ударяют по босым ступням. Постойте-ка. Это ступни ударяют по каменному полу. Я бегу в темноте. Внутренний компас наконец определяется с потолком-полом. Вокруг совсем темно и, кажется, сыро, как в земляном подвале. Я как червь, рою ход сквозь тьму. Вокруг близкие стены. И опять поправка – они не расходятся передо мной, как почва у головы червя, это я ищу дорогу среди плотных формирований, пахнущих промозглой землицей. Бег – быстрый, бег – долгий. Мне далеко бежать. Я много пробежала. Успеваю заметить, что движений ничто не сковывает, ни тесная одежда, ни неразношенная обувь. Через пятнадцать поворотов рассеянно припоминаю, о чём это я думала? Какой-то привкус удивления. Чему я удивлялась? На ходу пожимаю плечами. Мысли сходятся на беге, при этом ни о чём не думается. Тьма и бег. Оград скоро не будет, скоро будет свобода. Не сбавляя темпа, несусь к пропасти, как разогнавшийся болид. Для тех, кто хочет бежать дальше, а не заснуть напоследок глотнув сырой и холодной свободы, есть лестница. Я не ищу её. Я бросаюсь ласточкой, зная что лестница была в полутора метрах слева. Лестница тоже полёт, но я ласточка.
На дне интересно. Я его не достигаю. Я в другом месте. Мне почему-то не суждено было оказаться там. Поэтому я здесь. Пахнет кузней, пахнет жерлом вулкана, пахнет забытым утюгом, пахнет углями. Впереди открытая дорога. Не ошибёшься куда идти, путь выложен раскалёнными брусками металла, вытащенными из кузнечьих печей, но так и не обданных водой. Щедрый ковёр с ярким узором, красная дорожка. Я уже почти не лечу, но ещё и не иду. Я в безвременье, я в бездвижье, я в невесомости. Но продолжаю двигаться так, словно инертные силы сохранились во мне. Между скрещенными брусками достаточно места, чтобы поставить голую худую ступню. Бегу, задерживая подошвы на раскалённых брусках. Бегу и смеюсь. Но мне ещё нельзя говорить, нельзя исторгать звуки. Ну или здесь для этого не место.
Ночь