Окно на тихую улицу. Александр Алексеев
встречи с Корбутом, до того как Корбут под предлогом производственной необходимости подселился к нему, он прожил здесь в совершенном одиночестве целый месяц. И ни одна женщина не переступила порог его квартиры. Зато в библиотеке прибавилось с десяток книг определенного философского уклона.
Нет сомнения, что с помощью таких друзей, как Ницше, Фрейд и Шопенгауэр, в мозгах простого газетчика что-то и произошло. Но это в лучшем случае. Люди, естественно, предположили не лучшее. «У Санечки крыша поехала», – уверенно заключила его прежняя подруга Аллочка, поняв, что ей уже не быть приглашенной в холостяцкую келью. Произнесла она это не для себя, а в присутствии общих знакомых, которые тут же с сочувствием закивали головами.
Я, конечно, не стану утверждать ничего подобного. Хотя бы потому, что у меня несколько иная заинтересованность в этом человеке, нежели у Аллочки, встреча с которой нам еще предстоит. А что касается его кельи, мы с вами очень скоро в нее заглянем.
Совершенно неожиданно в этот период Соболев стал рисовать. Неожиданно для себя. Для всех остальных никакой неожиданности не произошло. Потому что рисунки его мало кто увидел.
Первым его произведением стал портрет Данте, того самого титана Возрождения, что с первых строк своей великой Комедии признался:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу…
То есть, прожив тридцать с лишним лет, поэт вдруг понял, что жизнь его бессмысленна.
Получившийся портрет не был вариацией ни на один из образов Данте, созданных со времен Боттичелли и Рафаэля. Рука Соболева стала писать его неожиданно и самовольно, когда он, перечитывая «Божественную комедию», вдруг понял, что знает ее почти наизусть.
«Данте с тенью ада» – так же непроизвольно написалось и название нового образа. Суровый лик, иссушенный горьким хлебом чужбины, взгляд исподлобья, смотрящий насквозь. Взгляд глубокий, напряженный, налившийся кровью от вздувшихся на висках артерий. Взгляд человека смертного, но прошедшего то, что смертному пройти воспрещено. Очень сильный взгляд! Очень точный портрет получился, поверьте мне. Я его видел.
Однако сам автор оставался неудовлетворенным. Ему уже хотелось изваять образ титана из мрамора, из гранита, из бронзы. Ни много ни мало!
Иногда Соболев напивался, даже уходил в запой. И тогда он с надрывом говорил о какой-то утерянной красоте, о любви, не раскрывшейся, как парашют при падении, о нашей общей гибели, о том, что все мы уродливы, поскольку никто из нас не умеет любить. Красиво говорил, долго, по несколько дней говорил. Попросту лил свою душу неизвестно кому и непонятно зачем. Слушали его малознакомые алкаши у пивной, у магазина, в сомнительных квартирах и откровенных притонах.
Потом он выходил из запоя, переселялся в другой мир и становился вновь задумчивым и молчаливым.
Корбут, не дождавшись ответа, попытался прочесть его в глазах собеседника. Когда и этого ему не удалось, он неожиданно перешел